Камера смертников

Конрад фон Бютцов почтительно подождал, пока оберфюрер закончит любоваться цветами. Неужели он стареет, становится все более сентиментальным, или в его голове уже созрели какие-то новые планы, и он мысленно вновь и вновь проверяет их, прежде чем начать разговор? Разговор будет, обязательно будет, в этом Конрад был полностью уверен, — не зря же оберфюрер пригласил его прогуляться в парке. Отто Бергер весьма не любил доверять свои слова и сокровенные мысли стенам — в них могли прятаться замаскированные микрофоны.

Предложение выйти на прогулку последовало неожиданно: видимо, начальник и дальний родственник фон Бютцова хотел быть уверенным, что его подопечный не возьмет с собой диктофона, спрятав его в кармане шинели. Надо полагать, беседа предстоит серьезная. О чем же собирается говорить оберфюрер?

Успевшие исчезнуть страхи и казалось уже уснувшие подозрения, что Бергеру досконально известно истинное положение дел с польской операцией сорокового года, когда по оплошности Конрада советская разведка получила нужные ей сведения, вновь начали терзать Бютцова — оберфюрер не прост, никогда не знаешь, что на самом деле у него на уме, о чем он действительно думает и как намерен поступить. Единственно, остается уповать на то, что если он знает правду и до сих пор никому не открыл ее, то не желает зла своему ученику и родственнику, а кроме того, в том польском приграничном городке, где разворачивались события, находился и сам оберфюрер, руководивший операцией. Ему тоже не нужны неприятности, которые не замедлят последовать, если все станет известно Этнеру или, что еще хуже, рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру.

Погруженный в невеселые размышления, отстав на полшага, Конрад уныло тащился следом за оберфюрером по аллее, выводившей к берегу озера. Бергер шел, ссутулив плечи под теплым кожаным пальто с меховым воротником, — в парке еще довольно прохладно. Мерно ступали по квадратным светлым каменным плиткам аллеи его сапоги, но пальцы сложенных за спиной рук беспокойно шевелились, словно в ответ на мучившие его мысли, невысказанные и от того еще более тягостные.

«О чем он думает? — встревоженно гадал Бютцов. — Начатая операция „Севильский цирюльник“ развивается согласно плану, оберфюрер недавно соизволил похвалить Лидена — здешнего началъника СС и полиции, — выразив ему свое удовольствие. Люди СД хорошо потрудились и заслужили эту похвалу: к приезду берлинского гостя, взявшего на себя по приказу рейхсфюрера контроль над проведением операции, все старательно подготовлено в самом лучшем виде. И даже придирчивый глаз Бергера не нашел изъянов. Конечно, у него громадный опыт, он видит дальше и лучше любого из работающих здесь и потому дал ряд ценных советов, но в основном все сделано и подготовлено до его приезда. С этой стороны вряд ли будут неожиданности неприятного свойства, иначе он не преминул бы уже высказаться: при всей своей сдержанности, оберфюрер временами бывал весьма резким, особенно когда дело касалось интересов службы. Неужели он все же хочет говорить о той давней истории?»

— Вы бывали в Италии, Конрад? — чуть повернув голову, неожиданно спросил Бергер, словно приглашая Бютцова догнать его, пойти рядом и доверительно побеседовать.

Да, сегодня Отто Бергер наконец решился поговорить сo своим питомцем, придя к заключению, что тому по-прежнему можно верить. Но доверие доверием, а хитрые капканы словесной паутины он продумал заранее, и от исхода разговора будет зависеть многое, очень многое в дальнейшей судьбе его ученика и родственника. Впрочем, не только в его судьбе, но и в судьбе самого оберфюрера.

— В Италии? — быстро догнав Бергера, несколько озадаченно переспросил Бютцов. Что означает этот вопрос, куда клонит старый лис? — Нет, мечтал, но не пришлось, к сожалению.

— А я бывал, — застегивая верхнюю пуговицу пальто, буркнул оберфюрер. — Там сейчас уже тепло, совсем как летом. И знаете, что я думаю? Итальяшки — просто дураки! Они слишком серьезно относятся к сладкоголосым тенорам, сопливым оперным ариям и своим макаронам, забывая за этим о более серьезных вещах. Они даже приговоренных к смерти расстреливают, посадив на стул, считая, что казнимый имеет привилегии. Это махровый идиотизм, Конрад. Казнь не театр, а у них и жизнь, и политика государства превращается в действо, подобное оперному. Бред! Потому там все и начинает трещать по швам. Но мы не будем их расстреливать, сажая на стулья!

Он замолчал и зябко спрятал подбородок в меховой воротник. Бютцов, еще более озадаченный услышанным, ждал продолжения и, не дождавшись, решился сам задать вопрос.

— Что там происходит? Вы знаете больше меня, скажите!

— Развал, — покосился на него Бергер. — Все разваливается: армия, правительство, партия… Все! Медленно, но верно, а теперь это будет приобретать характер лавины, когда один камень, скатываясь с крутого склона горы, увлекает за собой сотни других. Боюсь, скоро мы можем потерять союзника, а после Сталинграда выход макаронников из войны только усугубит положение.

— Вот даже как? — слегка присвистнул Конрад. — Но они не посмеют!