Камера смертников. Последние минуты

Есть такой техасский певец Роберт Эрл Кин; его «визитная карточка» – песня «Дорога длится вечно». Она о человеке, убившем копа и приговоренном к смерти, – именно такое случилось с Хафдалом: в 1985 году он застрелил полицейского в Амарилло и через семнадцать лет был казнен. Он процитировал эту песню, когда лежал в камере смерти. «Дорога длится вечно, и праздник – навсегда! Даешь рок-н-ролл!» Много лет Хафдал просидел в тесной камере, как птица в клетке. И вот пришла смерть, и он был счастлив освободиться.

Как-то я слишком засиделся на этой вечеринке. Прежде чем уйду, хочу вам всем сказать:
Закопайте поглубже, когда умру,
Хочу с наушниками быть в гробу,
И еще поставьте колонки в ногах,
А потом рок-н-роллом меня – шарах!
Увидимся когда-нибудь в лучшем мире. Я – все, начальник.

Последнее слово Дугласа Робертса, 20 апреля 2005 года

[25]

Наверное, самое бессмысленное предсмертное заявление я слышала от Монти Делка, который в 1986 году застрелил в Крокетте человека и был одним из самых известных заключенных-смертников. Он не желал мыться, мазался собственными экскрементами и его пришлось отсаживать от других заключенных – так отвратительно от него воняло. Еще Делк заявил, что ему 129 лет, что он бывший командир подводной лодки, бывший президент Кении и его уже 150 раз убивали. Тюремные психиатры сочли его симулянтом. Я в этом не очень разбираюсь. Например, Джонни Перри осудили за изнасилование и убийство, но казни он избежал, поскольку был признан умственно отсталым. Говорили, что он не умеет читать и писать, хотя он меня как-то спросил: «Читали про меня в “Ток”? Отличная статья». Я спросила: «А вы читали?» Он спохватился: «Нет, я тут попросил кое-кого».

До самой своей казни в 2002 году Делк отказывался мыться. Охранники пытались подкупить его «Кока-колой». «Кока-колу» он взял, но все мытье ограничилось стоянием под душем и ожидаемого эффекта не принесло. Его последние слова: «Вы не в Америке. Это остров Барбадос. Люди увидят, что вы делаете». На мой взгляд, Делк изо всех сил старался казаться сумасшедшим. Когда он окончил речь, вдруг резко открыл глаза, как будто что-то почувствовал при введении препарата.

Были и заявления совершенно другого рода – глубокие при всей простоте, короткие и емкие. Дэвид Мартинес, который в 1997 году в Остине изнасиловал и убил студентку и в 2005 году был казнен, сказал так: «Вечны только небо и зеленая трава, а сегодня – хороший день для смерти». Вот так. Другие заключенные казались какими-то одурманенными. Спрашивали, включен ли уже микрофон, кто стоит за стеклом, – и все это с чувством вины за то, что им нечего сказать. Джеймс Кларк, казненный в 2007 году, случайно повернув голову, заметил за стеклом, в комнате свидетелей, каких-то людей, и его последнее слово получилось не очень удачное: «Здрасте».

Никогда не слышала, чтобы осужденные молили оставить им жизнь, помню только одного человека, который буквально рыдал на кушетке; наверное, не только меня это изумило. Все слезы обычно выплакивались задолго до казни, и задолго до казни испарялся всякий гнев. Осужденные старались принять смерть как мужчины. Конечно, очень многие вообще ничего не говорили. Начальник тюрьмы спрашивал, не хотят ли они что-нибудь сказать, а они лишь качали головой. А потом раздавался последний вздох: легкие, перед тем как перестать работать, с силой выталкивали воздух, словно кузнечные мехи.

У начальника тюрьмы был свой особый сигнал, – он снимал очки, и тогда инъекционная бригада начинала вливание препарата. Каким-то образом заключенные об этом узнали, и один все приставал: «Это начинается, когда вы снимаете очки?» Пришлось изменить сигнал: начальник держал маленький пульт, и когда нажимал кнопку, за зеркальным стеклом загоралась лампочка.

Все смертельные инъекции, которые при мне проводились, выполнялись с использованием трех компонентов. Первый, тиопентал натрия, – седативное средство, вводимое в смертельной дозе, его одного уже достаточно, чтобы убить. Когда он начинал поступать в вену, осужденный словно пьянел, у него закрывались глаза. Порой люди чувствовали его вкус, говорили, что он неприятный. При мне никто ни разу не говорил о болезненных ощущениях, и я однажды подумала: если бы казнили меня, я бы постаралась крикнуть, как мне больно; казнь бы не отменили, но это поспособствовало бы введению моратория на смертную казнь. И кто бы доказал, что я лгу?

По слухам, у одного смертника вздулась вена, игла выскочила, и физраствор полился на стены. При мне проблем с вливанием никогда не возникало, только один раз осужденному-наркоману пришлось вводить иглу в вену на шее, потому что ни одна другая вена уже не годилась. Поскольку микрофон опускали низко, мы слышали, как препарат вливается в вены.