Камера смертников. Последние минуты

Прежние директора позволяли нам спокойно выполнять наши обязанности, но у Брэда был девиз: «Лучшая новость – никаких новостей», и это сильно затрудняло мою работу. Он не понимал, как следует обращаться со СМИ, поскольку не имел никакого опыта в журналистике, а моим мнением не интересовался. Поговаривали, что Ливингстон и его заместитель Брайан Коллиер руководствовались указаниями хьюстонского сенатора Джона Уитмайра.

Когда Лоуренсу Брюэру (участвовавшему в убийстве Джеймса Берда) назначили в 2011 году дату исполнения, он заказал такой последний обед, что хватило бы на десятерых. Осужденные обычно делают заказ за две недели, но в последний день некоторые так волнуются, что вообще не могут есть. Так случилось и теперь. Когда начальник тюрьмы спросил Брюэра, хочет ли он есть, тот заявил: «Знаете, я, кажется, не смогу». Начальник все же пообещал, что немного еды принесут, – на случай, если Брюэр передумает, – и тем дело и кончилось.

На следующий день сенатор Уитмайр узнал о заказе Брюэра и рассвирепел. По его мнению, Брюэр таким образом решил напоследок подпакостить тюремной администрации. Ничего подобного не было: всякий, кто видел Брюэра, понял бы, что тот просто перенервничал. Сенатор даже не понимал, что просьба заключенного – всего лишь просьба. Осужденный волен просить какой угодно обед, – ему не обязательно все принесут, – ведь Оделл Барнс не получил справедливости, равенства и мира во всем мире.

Уитмайра возмутило, что к злодею проявили сочувствие; он потребовал отменить обычай последней трапезы. Любой из прежних директоров Департамента поблагодарил бы сенатора за участие, но традицию продолжал бы соблюдать. А вот Ливингстон сразу уступил. На следующий день после казни Брюэра эту привилегию отменили, и до сих пор смертники в день казни едят то же самое, что и другие заключенные.

В дни, когда в тюрьме устраивают обыск на предмет контрабанды, а такое происходит несколько раз в году, смертник может рассчитывать только на бутерброд с арахисом и яблоко, потому что из камер не выпускают никого, в том числе и заключенных, работающих в кухне.

Обычай последней трапезы я рассматривала как дань гуманности, как хорошую и правильную традицию. Да, Брюэр совершил страшное преступление, но ведь этой традиции десятки лет, и потом, некоторые осужденные составляли куда более внушительные, сложные и немыслимые меню. А теперь из-за такой бурной реакции сенатора, даже не знавшего, что именно приготовили Брюэру, и нежелания начальства посоветоваться с нами, людьми опытными, обычай последней трапезы отменен, и осужденный, перед тем как лечь на смертную кушетку, не может рассчитывать даже на чизбургер.

Не знаю, как в 1924 году пообедал Чарльз Рейнольдс перед казнью на электрическом стуле, но не удивлюсь, если он съел что-то повкуснее, чем плохонький бутерброд и половинка яблока. Однако гораздо больше меня расстроила податливость Ливингстона. Она показала, что Департамент зависит от милости людей, ничего не понимающих в тюремной системе.

Я иногда думаю о том, как бы с новым руководством уживался Ларри. Вряд ли его долго бы терпели, поскольку работа с журналистами стала не в чести, да и людям с независимым характером в Департаменте теперь нет места. Некоторое время я по молодости со всем этим мирилась, хотя кое-что нелегко было проглотить.

Департамент все более ревностно относился к отбору того, что именно можно обнародовать, и я постоянно спорила с руководством, не только с директорами, но и главным юристом. Техасский Закон об открытых отчетах предписывает предоставлять информацию по первому требованию, а теперь начальство его игнорировало и тянуло с передачей до последнего момента. Я никак не могла понять, для чего им подобные игры. Журналисты просят сведения, которые у нас есть, – так почему им не дать? Мне говорили, что эта информация не для обнародования, а я отвечала, что у нас практически вся информация – как раз для обнародования. Попасть к нам тоже стало проблемой. Серьезная телекомпания из Сан-Антонио собралась снимать фильм в формате HD о заключенных-смертниках, а директор запретил их впускать. Я билась изо всех сил, но только разозлила его: он решил, что я по другую сторону баррикад. Мне явно не хватало уступчивости, и постоянные столкновения с начальством начали меня угнетать.