Камергерский переулок

Угрюмой стыла пауза. Но потом разговор пошел спокойный. Будто и не было Папика, красной «Тойоты» и квартиры с видом на Тишинский рынок.

А закончился разговор приглашением Елизаветы повидаться с Соломатиным на Тверском бульваре.

Встретились они у «Макдональдса».

– На «ты» или на «вы»? - спросила Елизавета.

– На «ты», - сказал Соломатин.

– Выдавлено с печальным вздохом! - рассмеялась Елизавета. - Но все равно потремся носами!

– То есть? - удивился Соломатин.

– Ритуальное знакомство инков. Или кого там? Кто не признавал рукопожатия из боязни заразиться.

И не дожидаясь слов Соломатина, она приподнялась и носом прижалась к носу Соломатину.

– А теперь минуем твой мистический треугольник.

Соломатин промычал невнятное. Приветствие носами расслабило его и размяло в нем гордыню. Вовсе не об инках, придавленных конкистадорами, вспомнил Соломатин, а об иных лирических случаях своей жизни. А он рассчитывал держаться вблизи Елизаветы букой и человеком со стороны. Даже был расположен к скандалу - что эта баловница судьбы вздумала себе позволить? «Не важничай, Соломаша»! - вспомнилось полосухинское. А ведь хотел и важничать. Будто в доме его и вправду в ржавой коробке хранилось кроме двух дорогих антикварных вещиц и еще нечто, дающее ему силу, влияние и даже могущество. В какой такой коробке!

День был теплый. Елизавета шла в дубленке, легкой и куцей, в вязаной шапочке с помпоном, в вязаных варежках (любила вязать, Соломатин знал) и в вязаных же чулках (или рейтузах?), белых в синюю полоску. Эти чулки или рейтузы, забранные в сапоги, в особенности умиляли Соломатина. Елизавета вообще вызывала сейчас умиление Соломатина. А умиление, полагал Соломатин, и есть любовь. Или хотя бы одно из важнейших свойств любви.

Всяческие сомнения ушли от Соломатина. Но умиленных, и это было известно ему, можно брать голыми руками. А-а-а! Пусть и берет!

Только зачем он ей?

Ночью все же были заморозки, и в мелких лужицах кое-где блестел ледок. Оранжевые люди сгребали мокрые листья, желтые, лимонные, красные и чаще - зеленые. Молокососы, покинувшие скуку уроков и лекций, сидели на спинках скамеек, целовались, тянули пиво из жестяных банок, покачивались в согласии с музыкой плееров, повизгивали от шуток удачливых остряков.

– При виде этих хохотунов на спинках скамеек, - сказал Соломатин, - ощущаешь свой возраст.

– Какой такой возраст! - воскликнула Елизавета. - Ты всего лишь на десять лет старше меня!

– Ну, значит, свою старомодность, - сказал Соломатин. - Я же признавался тебе как-то, что я человек старого стиля. Люди, ставящие грязные ботинки на сиденья скамеек, мне неприятны.

– А сейчас вот и ты усядешься рядом со мной на спинку скамейки!

Они миновали Есенина, пестрокрашеный ермоловский дом, выбрали свободную скамейку, вязаной варежкой Лиза указала Соломатину место общения, и Соломатин ей подчинился. За спинами у них оказался магазин изящных напитков «Мир виски», впереди же принимал сведения о событиях на планете овалоглазый ТАСС.

– В жизни моей ничего не изменилось, - сказала Лиза. - Просто я захотела тебя увидеть. Соскучилась. И боялась, что ты бросишь трубку. Будь я на твоем месте, наверное, так бы и сделала. Ты считаешь меня бесстыжей?

– И я соскучился, - сказал Соломатин.

– Ты словно бы не расслышал мой вопрос, - опечалилась Лиза.

– Кто ты и какая ты, для меня не имеет теперь значения, - сказал Соломатин.

– Это серьезно?

– Серьезно, - кивнул Соломатин.

Печали Елизаветы сразу прошли, и она заговорила быстро, даже радостно. Вовсе не так плачутся в жилетку, а Соломатин, помимо всего прочего, предполагал, что его пригласили именно выслушивать досады. Лиза сидела рядом с ним болтушкой, довольной молчанием или поддакиванием собеседника, коему можно было вывалить свои простодушные соображения и радости.