Соломатин накупил газет. В «Мире новостей» его сразу ударил заголовок, оседлавший две полосы: «Бензиновая бочка может стать пороховой!». Опять что ли, набатят по поводу дурацкой бочки Павла Степановича Каморзина? Нет, две страницы можно было не читать. Речь в них шла о нефтяном кризисе, об эгоизме нефтяных баронов, о повышении цен на бензоколонках и о том, что возмущение автомобилистов и фермеров, чьи урожаи из-за дороговизны топлива не принесли доходов, скоро превратит бензиновую бочку в пороховую. У Соломатина не было ни автомобиля, ни фермы, и цены на бензин его не заботили. В «Культуре» перечислялись печатные труды Севы Альбетова, и Соломатин к своему удивлению узнал о том, что Альбетов некогда выпустил монографию «Вытачки и хлястики». То есть он и прежде знал об интересе Севы к вытачкам и хлястикам, а теперь ему об этом напомнили. Так вот отчего в его, Соломатина, пьяной башке в Щели камергерской запрыгали вытачки и хлястики, а пройдоха Ардальон дурь его хмельную запечатлевал в записной книжке! Странно, что Альбетов при его-то жадности и тщеславии не потребовал от Полосухина компенсаций за использование своих идей. А может, и потребовал? Или, может, заведение Полосухина на улице Олжаса Епанешникова уныривало, когда надобно, от несмазанных надзирателей за порядками и доходами в параллельные миры?
Просто так явились тогда Соломатину вытачки и хлястики, или кем-то были ему подсказаны? Но кем и с какой целью? А нынешние кинжал и револьвер? Объяснений Соломатин не находил. То есть блажь со шкатулкой-коробкой была его собственная. Захотелось поддразнить Полосухина. Но откуда взялись кинжал и револьвер? С чего бы они-то?
Соломатину вдруг захотелось, чтобы его вызвал на допрос подполковник Игнатьев. Будто бы он, Соломатин, и вправду застрелил и заколол Альбетова. Из вопросов следователя он мог бы уяснить кое-какие подробности и получить направление своим фантазиям и гипотезам.
Но подполковнику Игнатьеву, похоже, было не до свидетеля (или подозреваемого?) Соломатина.
Ну и хорошо, посчитал Соломатин, главным в его жизни была сейчас Елизавета.
Соломатин дважды встречался с Елизаветой на Тверском бульваре. То есть, понятно, он и прежде виделся с Елизаветой, разговаривал с ней, но эти две тверские встречи вышли для них двоих свиданиями. В старомодном толковании этого слова.
Встретиться на Тверском бульваре предложила Елизавета: «От Пушкинской пройдемся и посидим где-нибудь на скамейке…» Соломатин же обговорил желанный ему уголок Твербуля - от Есенина и до ТАССа, лучше даже ближе к ТАССу. На вопрос, чем именно хороша эта часть бульвара, из-за удаления от «Макдональдса», что ли, Соломатин ответил:
– Есть роковой треугольник, Лизанька, это не я придумал. Это студенты Литинститута. Треугольник с вершинами ПМЕ. Треугольник погибших поэтов. Пушкин, Маяковский, Есенин. То есть памятников им. Часть бульвара от Пушкина до Есенина в треугольник входит. Мне бы не хотелось, чтобы наша с вами дружба была чем-то омрачена.
– Я не знала, что ты такой суеверный, - рассмеялась в трубку Елизавета. - Но ведь мы тогда будем ближе к Гоголю. Или сразу к двум Гоголям. Один из них грустный…