Камергерский переулок

Впрочем, всерьез полосухинские шутки тронуть его затеи теперь не могли. То и дело в Соломатине возникали ритмы марша, и звучало: «Гром победы раздавайся! Веселися славный росс!» Насчет точности второй строки у Соломатина возникали сомнения. Храбрый ли? Славный ли? Росс ли вообще? Кто и по какому поводу сочинил приходивший ему на ум текст, Соломатин вспомнить не мог. Может, Ломоносов. А может, Державин либо Львов. Имело ли это значение? Не имело. И что ему сейчас всякие подстрекатели вроде Полосухина или даже Ловчева-Сальвадора!

Удивил Соломатина кактус Эдельфия.

Существовали они теперь с кактусом душа в душу (Соломатин готов был признать, что и у кактуса есть какая-никакая душа). Соломатин, не каждый, конечно, день, но поливал кактус пивом разных сортов, купил даже для процедур кружку, о которой, наверняка, не имели понятия американо-мексиканские составители справочника «Поливание кактуса». А в удачные для себя дни угощал кактус и «Гжелкой», имел деньги и на более дорогие водки, но боялся избаловать растение.

И вот однажды, будучи на кухне, услышал песнопение в гостиной. Некий баритон, выражая восторги, повторял слова: «Гром победы раздавайся! Веселися славный росс!». Приемник был выключен, попугаев Соломатин не держал. Звуки явно производил кактус. Сам Соломатин, кстати говоря, ни разу не выражал своих настроений вслух. То есть слова из восемнадцатого века сами по себе возникли в кактусе, и он будто бы знал и их продолжение. Но не исключалось, что они были разучены при вспоможении неведомой Соломатину силы. При этом в исполнении кактуса слова эти звучали вовсе и не маршем, а как бы приглашением к некоему радостному танцу. Тут, конечно, могло сказаться латиноамериканское воспитание растения со всеми их самбами, румбами и кукарачами. И никакие «Гжелки», и жигулевские напитки породу изменить не смогли. Позже Соломатин все же заставил себя покопаться в книгах и выяснил, что слова о громе победы были написаны именно Гаврилой Романовичем Державиным в связи со взятием Измаила и победами светлейшего князя Потемкина и стали они текстом кадрили композитора Козловского. Так что у кактуса имелись основания исполнить их в танцевальной манере. Соломатин погладил тогда кактус и ощутил, что иглы-гвозди растения ласковы. Естественно, кактус был поощрен граненым стаканом «Праздничной».

Гром победы раздавался в самом Соломатине. Свидания с Татьяной Игоревной Баскаковой, теперь - Танечкой, происходили дважды в неделю, время деловой женщины было сковано меховым расписанием. Слухи о том, что из-за потепления, урагана Никифор и раннего просыпания в зоопарке камчатского медведя Мадам Рухлядь прогорела или вот-вот прогорит, были глупыми и вызванными завистью. Но нервные действия биржевиков, якобы напуганных потеплением и занятых своими гешефтами, следовало учитывать. И вкладывать деньги в другие отрасли. Но и два свидания в неделю были хороши. Татьяна Игоревна оказалась женщиной умелой, неугомонной («по натуре я из блудниц»), и Соломатин ей соответствовал. По договоренности (и по контрактам) три месяца они должны были оставаться лишь любовниками, и только по прошествии их примеривать на себя золотые и бриллиантовые наручники. И все же Танечка уговорила его на время в светских сборищах не показываться. «Я, конечно, не Диана, а ты не принц Чарльз, - сказала она, - но папарацци и желтые газетенки жизнь нам могут попортить… А мне и дела…». Было поставлено и еще одно условие. Прежде Татьяна Игоревна допускала либеральное отношение к связи Соломатина с Елизаветой Летуновой. Мол, милуйтесь, раз у вас такая страсть. Мол, она переживет, она не жадная. Но теперь Танечка заявила, что пока - никаких Елизавет. Потом, когда-нибудь, - посмотрим. А пока - нет! Опять пошли ссылки на папарацци, на желтую прессу, на бизнес-зависть, но Соломатин-то понимал, что дело тут в ином, в том, что он признан Татьяной Игоревной собственностью, а делиться собственностью она ни с кем не была намерена.

«Ничего, ничего, - успокаивал себя Соломатин, - потерпим, потерпим… А потом…» Тем более что в контрактах для него были оговорены демократические свободы и вольности.

То есть, убеждал себя Соломатин, постыдного предательства по отношению к Елизавете он не совершил. Так, тактические уступки. И ей придется потерпеть. И соблюсти правила забавы. Если, конечно, она любит его. Пока он не хозяин положения. Пока он, как говорят нынче в спорте, играет вторым номером. У первого номера - инициатива и силовое преимущество. И важно повести себя так, чтобы первый номер посчитал тебя смирившимся с этими инициативами и преимуществами, а уж потом проявить себя истинным хозяином положения. Вот тогда-то все, что было у них с Елизаветой и что у них есть и сейчас в душах, но придавлено неожиданным ходом обстоятельств, будет возвращено и обустроено наилучшим образом. А потому и позволительно выпевать про себя: «Гром победы раздавайся!».