Камерные репортажи и житейские притчи

— О чём?

— Ну, что его дома жена ждёт и любит.

— Правда, конечно.

— Надо же! Он же такой… Конченый, одним словом. Пропащий. Как такого любить можно?

— А она любит! Говорит о нём с нежностью. И чувствуется, что образованная женщина.

— Но вы же сами его видели!

— Видели… Порой мы видим многое, но не замечаем главного.

— А что это он цитировал?

— Писание.

— О чём?

— Как раз об этом.

Кому служить?

— Видали живого генерала? — открывший дверь в камеру белобрысый охранник оскалился.

В камере было человек двадцать уголовников, у некоторых нынешний арест — уже третья или даже пятая ходка.

— Давай его сюда, мы тут его рвать будем! — пошутил самый молодой, с забитой татуировками шеей.

Вся камера загоготала.

— Я серьёзно. Сейчас приведём. Встретьте его со всем «почтением». — И шёпотом многозначительно добавил: — Конторские попросили. — А потом снова во весь голос: — Но только без синяков и травм! И смотрите, чтобы не «вздёрнулся».

Оперативник стукнул железным ключом по двери в знак серьёзности своего последнего пассажа. Потом побледнел (видимо, представил, что будет, если с генералом что-то сделают):

— Он должен быть живым и здоровым! Но при этом жалеть, что он и здоров, и жив. Понятно?

— А чё ты нам тут приказываешь? Это ты конторе служишь, а не мы, — один из уголовников сверкнул железными зубами.

— Давайте по-хорошему. Мы к вам не лезем. Шмона уже сколько у вас не было? То-то. «Дороги» гоняете, мобилу вон даже не прячете. Оборзели вконец… А мы тут на всё глаза закрываем. Так что давайте один раз послужите родине, — ухмыльнулся охранник.

— А что нам за это будет? За то, что вашему генералу станем нянюшкой, а он нам жёнушкой? — лежавший на втором ярусе нар мужчина лет сорока сказал это негромко, но так, что услышали все. Он был лысый, при этом казалось, природа изначально не предполагала наличия волос на его идеальной формы черепе.

— Давайте не наглейте. Если конторские узнают, что вы быкуете, все поедете на этап во Владимир. Ясно? — вдруг разозлился охранник.

— Ясно, чего уж яснее…

В камере наступила пауза. Слова «Владимир» здесь боялись больше всего, даже вслух старались не произносить. Под «Владимиром» подразумевался воспетый шансонье Владимирский централ. Одна из самых строгих и страшных тюрем России.

Владимирский централ, ветер северный.

Этапом из Москвы, зла немерено.

Лежит на сердце тяжкий груз… [2]

— напевал охранник известную песню, заменив Тверь Москвой.

Камера молчала. Двадцать пар глаз смотрели на него с плохо скрываемой ненавистью.

— Ну вы, это, встречайте дорогого гостя! — прокричал охранник, спешно закрывая дверь камеры и проворачивая в замке ключ.

Мужчина со второго яруса сел на своей койке, свесил ноги.

— Чё делать будем? — спросил «железнозубый».

— Ничё! — ответил ему лысый. — Генерала не трогать. Но концерт исполним — и перед ним, и перед операми.

Спустя час дверь камеры вновь отворилась: на пороге был он. В домашнем спортивном костюме, с матрасом и большой сумкой с вещами (ворвавшиеся к нему в пять утра люди в масках и с автоматами проявили гуманность — дали собраться), он не был даже отдалённо похож на генерала. В глазах — вопрос, как у человека, который приходит в себя после кратковременной потери сознания: «Где я? Что я здесь делаю?» «Железнозубый» отметил это про себя, пробурчав чуть слышно: «Эк они тебя…»

Генерал видел в своей жизни многое. За плечами почти сорок лет службы, все «горячие» точки… Последние годы он руководил снабжением ряда подразделений, сидел в штабе Министерства обороны. Как и почему стал обвиняемым в уголовном деле о растрате и превышении должностных полномочий, мог только догадываться, и до последнего не верил, что арест возможен, не допускал самой мысли, что окажется в СИЗО [3].

Но вот он здесь.

Пока грузили в автозак, кто-то неведомый шепнул на ухо: «Мужик, мне тебя жалко, но ничего ты не докажешь. Ты лучше во всём признавайся, иначе они тебя посадят в камеру к уголовникам, а те будут хором и бить, и насиловать».

Он не признался. И вот теперь — в камере с уголовниками.

— Ого, какого нам фраера привели! Ну заходи, не робей.

Генерал сделал шаг вперёд. Два сотрудника захлопнули за спиной дверь.

— Сейчас ты нам тут спляшешь и споёшь. Это обязательно для новеньких. Начинай! — нарочито громко приказал лысый арестант.

Другой заключённый подошел сзади и легонько толкнул: «Давай-давай!»

Оперативник в глазок наблюдал за происходящим. Но в камере рядом стали стучать, он опустил «веко» глазка, сожалея, что не посмотрит песни-пляски, и пошёл разбираться.