Камила

Служанки у них, похоже, не было, и она самолично раздела меня догола, не оставив даже рубашки, и посадила меня в большую деревянную бадью, служившую им ванной. Чайник уже кипел на огне, и хозяйка зачерпнула чистой воды из ведра, щедро плеснула в нее кипятка и, попробовав ее пальцем, полила меня с ног до головы. Она терла меня жесткой щеткой с мылом до красноты, командуя встать, наклониться, сесть, и мне казалось, что еще чуть-чуть и госпожа Тишлер протрет меня до костей, но она вовремя останавливалась, чтобы смыть с меня грязь и мыло. Вода в бадье стала коричневой с разводами, и я не видела в ней пальцев своих ног. Насекомых в моих волосах хозяйка не нашла, но все-таки расчесала и подстригла меня, укоротив волосы до лопаток. После этой экзекуции она принесла мне свою рубашку, юбку, куртку и чепчик — первую пришлось затянуть, как можно туже, потому что она то и дело сползала мне то с одного плеча, то с другого, то с обоих сразу, а юбку я обмотала вокруг себя дважды: так она была мне велика.

— Вот теперь ты мне нравишься, Камилла, — с удовлетворением сказала хозяйка, рассматривая меня со всех сторон. — Только твоя худоба тебя портит, девушке быть такой не пристало.

Она задумчиво окинула взглядом кухню, а потом налила мне целую миску супа с лапшой и отрезала ломоть пирога — того самого, которым встретил нас господин Тишлер, но, к своему стыду, доесть обед я не успела. Сытость накинула на меня уздечку сна, и я крепко уснула прямо на лавке.

Глава двадцать вторая

Полуденное солнце заглядывало в нашу мрачную обитель, пока я прибиралась в приемной. Доктор Мельсбах работал наверху, Мартин готовил ему обед на кухне, госпожа Тишлер ушла на рынок, а гробовщик уехал по делам. Настроение у меня было прекрасным, несмотря на то, что утром я обмывала девушку чуть старше меня, которую забрала с собой тяжелая лихорадка. Я распахнула все окна, чтобы впустить воздуха и света, и, пока подметала, передразнивала Петера, который скрипуче изображал бой часов, стоявших наверху. Ворон сердился, хлопал крыльями и ругался на своем вороньем наречии, но я только смеялась над ним: такой он был важный!

В дверь постучали, и я замерла с метлой в руках. Стук повторился, и мне пришлось крикнуть, что дверь не заперта; смех бурлил во мне, как пена в каменистой реке, но смеяться было уже нельзя, не тот дом и не тот час.

В полумраке мне было трудно разглядеть лицо вошедшего, но это был не комиссар, и у меня отлегло на сердце. Петер вскочил мне на плечо и дернул за ленту чепчика.

— Здравствуй, прекрасная незнакомка, — поздоровался гость, сняв треуголку. — Я погляжу, доктор взял себе в служанки ведьмочку? Ворон, метла. А котелок с варевом на кухне? Мне нужен доктор.

Я вспыхнула от негодования, но в глупой шутке мелькнуло что-то знакомое, давно забытое.

— Увы, все ведьмы давным-давно переселились в горы, — ответила я. — Даже если очень захотите, то вам их в Вене не найти.

Гость засмеялся, и мне стало трудно дышать. Этот смех я бы узнала из тысячи, сколько бы лет не прошло, но я не верила в такие чудеса: этого не могло быть.

— Я думаю, ведьмам как раз вольготнее у городского очага, — почти серьезно сказал гость и снял шляпу. — Им есть где колдовать и есть на кого напускать свои чары.

Молчание повисло в зале, потому что мне было трудно выдавить из себя даже слово; я боялась расплакаться, боялась ошибиться. Хотелось подвести гостя к окну и рассмотреть, как следует, но я не могла даже пошевелиться.

— Я обидел тебя, девица? Я не хотел.

— Нет-нет.

На языке вертелся вопрос: не узнает ли он меня, но ответ на него был очевиден: он не помнил меня. Или, может быть, помнил, но не мог поверить, что я — это я.

— Мне нужен доктор, милая девушка, — нетерпеливо повторил он.

Я кивнула и не сдвинулась с места. Мой дорогой гость насмешливо покачал головой и подошел ко мне ближе. Одет он был по последней моде, и на камзоле хорошего сукна тускло блестели пуговицы, а пряжки на ботинках были из серебра, но его лицо осталось тем же: смуглым, узким, веселым.

— Похоже, я открыл в себе дар магнетизма, — заметил он. — Отомри, ведьмочка. Ты должна меня заколдовать, а не наоборот.

Я глубоко вдохнула и выпалила одним духом:

— Я не ведьмочка. Плеваться флоринами я так и не научилась.

На лице у Иштвана отразилось удивление, и он внимательней вгляделся в мое лицо. Я видела, как он пытается вспомнить, где и когда звучала эта фраза, и мне было радостно, потому что он стоял рядом со мной, не во сне, а наяву.

— Камила…

Он взял меня за руку, и неожиданно из моих глаз ручьем потекли слезы.

— Я смотрю, мы могли бы странствовать с тобой в пустыне, — ласково сказал Иштван. — Ты бы плакала по моей команде, и мы бы разбогатели, продавая твои слезы на питье. Только они чересчур солоны.

Иштван прижал меня к себе, и я зажмурилась. Петер возмущенно закаркал и перелетел на стол.