Камни говорят

В самый разгар грозы бабушка Гвюдни рассказала мне диковинную историю. Она относилась к тому времени, когда народ Израиля сбежал из рабства в Египте. Это были добрые люди, и Господь проложил для них сухопутные дорожки по Красному морю. Воины фараона побежали за ними вслед, собираясь их убить. Но когда египтяне приблизились к этим дорожкам, Бог залил их водой, и все воины утонули, а израильтяне смогли выбраться на сушу. Моя бабушка напевала про это какую-то вису, в которой были следующие строчки:

И фараон со своим глупым войском
В море Красном утопился.

Я почувствовал облегчение, узнав, что Бог погубил воинов фараона, но в тот же момент раскаты грома начали усиливаться. Безвинных людей хотели убить злодеи. Поэтому Бог утопил дорожки в море. После этого я стал любить Его больше. В Сюдюрсвейте всегда говорили, что народ Израиля – добрые и трудолюбивые люди. А о войске фараона говорили так же, как об англичанах в Бурской вой-не[26]. В общем, к народам, дружественным обитателям Сюдюрсвейта, не относились ни древние египтяне, ни англичане.

В этой бабушкиной истории мне показалось самым странным то, что воины фараона обратились в тюленей, которые с тех пор наводнили моря и океаны. Какая же мерзость: люди должны класть в рот трупы этих отвратительных убийц, вернувшиеся в ином обличии. После этого я пообещал себе, что никогда больше не буду есть тюленье мясо. Впрочем, я его все-таки употребил в пищу, когда как-то раз мы поймали тюленя. Видимо, я недостаточно поверил в рассказ бабушки об этих животных.

Первый поход за ягодами, о котором у меня сохранились воспоминания, я совершил на холм Ранходль. Он находится у склона горы в глубине полей Рейниведлир примерно в пятидесяти минутах ходьбы от Хали на запад. Я и еще несколько человек отправились верхом с хуторов в Брейдабольс-стадюре. Я забыл, самостоятельно ли я ехал на лошади или нет, но помню, что было воскресенье, ярко светило солнце.

Мы подъехали к верхнему хутору в Рейниведлире. Нас пригласили пройти в гостиную, стены которой были окрашены в зеленый цвет, и вынесли ягодный скир[27] со сливками. Этот десерт я не забуду никогда.

В Ранходле я наелся ягод. Мне советовали выплевывать кожуру и косточки и стараться не глотать червяков – иначе они начнут расти в желудке, который потом взорвется, и даже приводили примеры из реальной жизни. Я глотал и косточки, и кожуру, но остерегался заглатывать червей.

По дороге домой у меня заболел живот и случился самый ужасный на моей памяти понос. По возвращении домой с меня стащили штаны с подштанниками и посадили голой задницей на кастрюлю с водой, стоявшую на западном дворе. Причину произошедшего видели в том, что я объелся ягод с кожурой и косточками. Впоследствии, когда я ходил по ягоды, я ел их целиком, но продолжал остерегаться червяков. Мне всегда нравилось поедать ягодную кожуру и косточки от изюма.

Когда ты ложишься выпить воды из ручья, ни в коем случае нельзя проглатывать червей, которые живут в воде – иначе они будут расти внутри тебя до тех пор, пока не умертвят.

К западу от хутора Хали в невысоких берегах протекал ручеек, едва теплый и ничем не примечательный. В нем водились темные черви. Нас предупреждали о том, что пить из него воду нельзя. Однажды мой брат Бенедихт, придя домой, с воодушевлением рассказал историю о том, как он прилег к ручью и принялся пить воду большими глотками. Услышав эту новость, отец сказал: «Возьмите и убейте этого чертова придурка! Он в любом случае уже не жилец». Но Бенедихт никогда не беспокоился по таким мелочам.

У меня сохранилось какое-то смутное воспоминание об отъезде священника Свейдна Эйрикссона с хутора Каульвафелльсстадюр на западе у кряжа Аусар в районе Скафтауртунга. Семья остановилась в Хали – вероятно, чтобы попрощаться. Я не помню ни священника, ни его супругу. В памяти лишь остались седла, лежавшие во дворе в западной части хутора, и бегавшие там незнакомые мальчишки, немного старше меня; я стоял неподалеку и смотрел на них. И еще помню, что погода в тот день была хорошая.

Как-то раз нас навестил армянин, шедший пешком откуда-то с востока. У него были темные волосы и нос с горбинкой. Он издавал непонятные звуки и жестикулировал. Его пригласили в дом и дали ему крону. Тогда монеты делались из сияющего серебра, поэтому обладать кроной дорогого стоило. Но потом пошли бестолковые времена, и крона потеряла всю свою ценность.

В первые годы моей жизни в Хали жил черный пес с беловатой грудью. Я позабыл его кличку, но помню, что о нем отзывались как о хорошей собаке. Его повесили, когда он одряхлел. Я плакал. С пса содрали шкуру, а саму тушу выкинули в небольшую рытвину к западу от луга, на расстоянии чуть более шестидесяти саженей вниз от хутора. Туша собаки была видна с Хали; в конце концов от нее остались лишь одни выбеленные кости. Я на протяжении многих лет смотрел на них с хуторской тропинки; зрелище это наводило меня на мысли о смерти и неблагодарности мира, в котором мы живем.