Камни говорят

Модная зараза, поразившая Сюдюрсвейт, в одном обошла меня стороной. Я не мог заставить себя произносить слово «папа» на новый манер. Причин тому было две. Мне это казалось искусственным, а я с самых ранних лет был таким естественным, что испытывал отвращение ко всему, где была хоть капля деланности. Я за это заплатил позднее, когда судьба вынесла меня в великий человеческий океан выскочек и подхалимов, пресмыкающихся перед другими.

Другой причиной было то, что новая манера произнесения слова «папа» сопровождалась крайне необычной для меня картиной. Я представлял себе незнакомца, тычущего правым указательным пальцем в шов на носке правого ботинка. Иногда эта картина выглядела таким образом, что человек обхватывал шов кончиками большого и указательного пальцев. Это видение посещало меня каждый раз, когда я вспоминал новое слово «папа» или слышал, как его кто-то произносит. А со старым вариантом произношения ассоциировался вид задней части штанов у идущего мужчины – к этому я уже привык с самых ранних лет.

Наверху в бадстове у стен стояли кровати, в которых спали по ночам и на которых сидели днем и вечером, когда все были дома. Первой, изголовьем у окна фасадной стены, стояла кровать моего деда Бенедихта и бабушки Гвюдни. Бабушка спала с наружной стороны. Далее стояла кровать моей тети по матери Эйдбьёрг, самая красивая в бадстове – на ней были и простыня, и пододеяльник. Насколько я помню, на остальных кроватях была только простыня. Изголовье кровати Эйдбьёрг выходило на задний торец кровати дедушки и бабушки.

За кроватью Эйдбьёрг была небольшая ниша, примерно чуть больше локтя в длину. Там, насколько я помню, стояли прялки, когда их не использовали. По другую сторону ниши находилась моя кровать, изголовьем к стене. Сзади над ней было боковое оконце в крыше. Иногда по утрам, валяясь в кровати, я смотрел на солнечный свет в окне и слушал жужжание мух внутри и снаружи. Мне этот звук нравился – в нем было так много от лета и солнца.

Напротив изголовья у стены стояла кровать моих родителей. Мать спала с внешней стороны. Мои братья Стейнтор и Бенедихт в те времена, о которых идет речь, еще были очень маленькими. Стейнтор спал рядом с Эйдбьёрг, а Бенедихт, скорее всего, с родителями. Я не помню, где была кровать старика Аудни, когда он жил у нас. Я тогда был таким маленьким, что наверняка спал рядом с кем-то из взрослых[37], а кровать Аудни, вероятно, была у порога.

Перед кроватью родителей по другую сторону поперечной балки стоял ткацкий станок, на котором работали зимой. Между ним и лестницей, ведущей вверх, было пустое пространство. Или же там стоял сундук? У окна, практически вплотную к кровати дедушки и бабушки, находился небольшой стол из махагона. Над ним немного выше окна висела полочка. Там дед хранил свою тарелку. На «щитовой стенке» по другую сторону лестницы висела еще одна полка, которую называли «верхним столом». Там стояла посуда. Между этой стеной и столом у окна был всего лишь небольшой промежуток.

С конька бадстовы шел дымоход, где-то посередине между задней стеной и дверным проемом. Через него наружу из бадстовы выходил спертый воздух, а обратно проникал свежий. В случае осадков и ураганов дымоход затыкали тряпкой – не помню, с крыши бадстовы или изнутри. При сильных ветрах в дымоходе все завывало – это был далеко не самый приятный звук.

Оба окна крепились на петлях. Дед иногда открывал переднее окно и выставлял свою миску с кашей наружу, чтобы ее остудить. Но в других случаях он не любил, когда открывали окна, и если это случалось, то он, как правило, восклицал: «Какого черта вы опять окно открыли?!»

Некоторым домочадцам не нравилось, когда окно открывали после захода солнца. Считалось, что через него внутрь могла проникнуть нечисть, что-то воздушное и невидимое. Однако дед Бенедихт был не из пугливых и возражал против открывания окна по другой причине. Я никогда не слышал, чтобы злые силы проникали в дом вниз по дымоходу. Видимо, это потому, что нечисть никогда не спускается сверху, думал я.

Также после захода солнца было не принято ходить с непокрытой головой. Нечисть – вероятнее всего, духи воздуха – могла опуститься и на голову. Они точно существовали – в Сюдюрсвейте тому было много доказательств.

В моих самых ранних воспоминаниях в Хали нет ни одной керосиновой лампы. Но имелось две лампы на ворвани. Одна простая, другая двойная, которую использовали, чтобы посветить в хлеву и в других постройках на хуторе. Ее называли «светильником», или «жировой лампой». Простая лампа, в отличие от некрасивого «светильника», была изящнее и приятнее на вид. Висела она на коротком брусе, над поперечной балкой. Ее зажигали в бадстове длинными зимними вечерами, заправляли жиром – тресковым, иногда акульим и, может быть, тюленьим, если другого не было.