Камни Юсуфа

В белой пене у самого берега, залитого светом звезд и ярко-желтой луны, взошедшей над Везувием, промелькнул резвый голубой дельфин, выгнув блестящую спинку перепрыгнул через волну и, поднявшись на хвост, засвистел, призывая подругу. Издалека, от подножия гор, от зарослей цветущих диких роз и эвкалиптов донесся едва слышный перезвон мандолин и гитары, и хрипловатый мужской голос завел рассказ о любви и кровной мести, и о нежных руках возлюбленной, белых и чистых, как цветки апельсина… Далекие птицы отозвались во мраке. Джулио вздрогнул, озноб пробежал по его телу — то был не грозный зов ночного хищника, то сладостным криком взывала над морем любовь…

ГЛАВА 5. Соколиная ставка

На сотни миль от Неаполя, в холодной чужой стране, где нет ни кипарисов, ни гор, ни дельфинов, герцогиня Джованна де Борджа, княгиня Белозерская открыла глаза, проснувшись от шума отпираемых на скотном дворе засовов, коровьего мычания, хрюканья, и гусиного гогота под окном.

Всего мгновение назад ей снилось итальянское утро, золотистое как лепестки магнолии и душистое как гиацинт. Ей снились алые цветы граната и ириса у журчащих фонтанов, рассыпающихся жемчугом на облицованном розовым каталонским мрамором дворе, где древние мавры украшали водоемы лепными изображениями львов. Гитара в руках Паоло дрожит, как сердце, готовое раскрыться, и звуки ее разлетаются брызгами, как алые зерна спелого граната. Рассветные лучи ласкают его руки — сухие смуглые руки на золотистых вибрирующих струнах, и аккорды гитары негромко вторят словам и мыслям. Как спелые ягоды ежевики, блеснули, оторвавшись от инструмента, его живые иссиня-черные глаза, а запах печеного хлеба с аппенинских плоскогорий, укрытых снегами цвета парного молока и пшеничной муки, принес с собой тонкий аромат аниса, хвои и помидоров…

Сны об Италии дразнили и томили ностальгией.

Дочь герцога де Борджа, скрепя сердце, плотнее закуталась в накидку из желтовато-черных беличьих хвостов, служившую ей одеялом в узкой, низенькой и очень сырой спаленке аж на четвертом этаже под самой башней с зубцами в большом и нескладном доме князей Шелешпанских в самом центре Москвы.

Помещение, выделенное ей старой княгиней Емельяной Феодоровной, вдовствующей матушкой князя Афанасия Юрьевича Шелешпанского, двоюродного брата Алексея Петровича, походило на чердачное и имело три маленьких неровных оконца с трех сторон, так плохо заделанных расписанной причудливыми фигурками слюдой, что во все три окна нестерпимо сквозило. Не смея и слова молвить при жизни мужа, который безбожно колотил ее, когда бывал пьян, а нередко и на трезвую голову, после смерти его она почувствовала, наконец, свободу и уважение, которое все окружающие оказывали ей как вдовице и матери двоих сыновей и четырех дочерей. Желая наверстать упущенное, княгиня взяла в свои руки всю власть в доме своего старшего сына, держа в черном теле несчастную невестку княгиню Ирину Андреевну и ее малолетних детей. Она не позволяла никому, даже самому Афанасию, что-либо решать в своей семье, без ее ведома и согласия.

В отношениях между матерью и сыном царил дух деспотизма и рабского угодничества. Емельяна Феодоровна запрещала Ирине Андреевне играть и веселиться с детьми, тиранила невестку бесконечными придирками, не позволяла ей выезжать из дома и даже выходить в сад, наряжаться, качаться на качелях и досках, и в конце концов, без преувеличения, уложила ее в постель с нервной лихорадкой, от которой еще недавно цветущая, полная энергии и здоровья молодая женщина угасала на глазах.

Двоюродного племянника своего, князя Алексея Петровича, Емельяна побаивалась и перечить не смела, но жену его, гречанку, тайно и люто ненавидела. Во-первых, потому что после смерти Натальи Кирилловны и Петра Ивановича именно супруг Емельяны Феодоровны взял на себя основную опеку над их осиротевшими мальчиками. Впрочем, юные Иван и Алексей больше тяготели к веселому и добродушному Роману Ухтомскому, с сыном его Никитой дружили не разлей вода — но княгиня все-таки полагала, что главный вклад в образование и воспитание знатных белозерских отпрысков внесла ее семья. Поэтому она рассчитывала, что и повзрослев они станут прислушиваться к ее мнению, а не исключено, что и преклоняться перед ней, как Афанасий.