Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

С самого начала дело пошло не совсем гладко. Когда швартовались к бочке, боцман, чтобы принять конец, ловко на неё запрыгнул, но поскользнулся на обледенелом железе и, выписывая конвульсивные пируэты, пытаясь задержаться, упал в ледяную воду. Сразу тонуть он не стал, так как был в полной зимней экипировке: в непромокаемых дутых штанах, кожаной куртке-канадке, шапке-ушанке и в прорезиненных валенках. Быстро промокнуть, критически отяжелеть и пойти ко дну в таком одеянии не так-то просто. Боцмана подстерегала другая опасность: в узкой щели между бочкой и массивным корпусом подводной лодки, по инерции продолжавшей двигаться, его неминуемо должно было раздавить. Видя такое дело, боцман изо всех сил заколотил по ледяному крошеву руками и ногами, безуспешно пытаясь выскользнуть из суживающейся щели. Неизвестно, чем бы это закончилось, но тут живо отреагировал мостик. Словно летающая тарелка, завертелось и рванулось вниз красно-белое кольцо спасательного круга. Метнувший его, видимо, успел хорошо прицелиться. Круг попал боцману прямо в голову! Что-то звучно треснуло, и не сразу было понятно, что это — голова или круг. Отскочив от боцмана, спасательный круг плюхнулся в воду и тут же… утонул. Обращаю внимание моего уважаемого читателя, что утонул не боцман, чего как бы и следовало ожидать, а именно спасательный круг! Боцман, как ни странно, остался на плаву, но перестал двигаться.

Все оцепенели. В эти секунды не потеряли самообладания лишь я — командир швартовой партии, находящийся на палубе, и, понятное дело, сам командир. Чтобы не раздавить бездыханное тело боцмана в лепёшку, командир громко крикнул вниз: «Полный назад!» и ещё что-то добавил — не очень печатное — для быстроты исполнения, разумеется. Я же схватил багор, вонзил крюк в боцмана и, подцепив за канадку, быстро протянул вдоль борта, выводя из опасной зоны. Тут подбежали ещё люди, стали мне помогать и через несколько секунд мокрого боцмана вытянули на палубу. Когда с чемоданчиком в руке появился доктор Сёма, боцман уже пришёл в себя, требовал для сугреву стакан спирта и почём зря крыл кого-то последними словами. И кого бы вы подумали? Правильно, меня! Я провинился тем, что порвал багром его почти новую канадку. Похоже, что сейчас он был расстроен только этим.

Тут некоторые из моих любознательных читателей могут задаться вопросом: «А почему, собственно, утонул спасательный круг, а не боцман?». Поначалу и меня заинтересовал этот вопрос. Он совершенно прояснился, лишь когда я взял в руки второй, он же и последний оставшийся у нас на борту спасательный круг. Из чего он был сделан, я так и не докопался, так как под многолетними наслоениями краски материал данного изделия не просматривался совершенно, но по весу можно было предположить, что из чистейшего чугуния.

Между тем жизнь на подводной лодке идёт своим чередом. Банда непуганых годков ещё не подозревает, какой малоприятный сюрприз приготовила им судьба в виде неказистого, но не по годам наглого и деятельного лейтенанта. В моём присутствии они ведут себя вполне прилично. По тревоге без напоминания делают всё, что положено. Нареканий почти нет. Правда, караси летают по среднему проходу туда-сюда: «Сделай то, принеси это!», но никто их не бьёт и не заставляет делать что-нибудь из ряда вон выходящее. Таким образом, внешне всё выглядит вполне благопристойно: все при делах, всё тихо и культурно. Ко мне обращаются подчёркнуто вежливо, несколько даже церемонно, но за этим сквозит плохо скрываемая ирония: мы-то, мол, знаем, кто в доме хозяин. «Ну, знайте, знайте!» — посмеиваюсь я и веду себя, как будто ничего не замечаю.

Вот двое авторитетных годков завели непринуждённый разговор. Один красочно живописует другому, как на гражданке мочил кадетов (это они офицеров так называют). Другой тут же подхватывает тему и вспоминает, как в прошлом году «полчаса мочился в центральном посту с помощником». К разговору присоединяются ещё несколько человек, и тема у всех одна: как задолбали офицеры. Я прекрасно понимаю, кому адресован этот посыл. Говорят хотя и между собой, но так, чтобы я мог хорошо слышать.

Вот раздаётся деланно хриплый, под Высоцкого, голос Самокатова, признанного нашего «пахана». Надо сказать, что кличка его — Федя Камаз — вполне соответствовала образу. Чем-то неуловимым — грубыми чертами лица, габаритами, сверкающей фиксой во рту, манерой шумно передвигаться, кряжистостью и коренастостью, а также своей неподражаемой стоеросовой прямолинейностью — Самокатов сильно напоминал сей достойный автомобиль.

Федя начал просто и без прикрас:

— А я вот на гражданке в три секунды один трех кадетов вырубил!