Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

— Да ты чо! Это ты как? — все с уважением смотрят на Самокатова, одобрительно кивают, приготовившись внимательно слушать. Бросив косой взгляд в мою сторону, Камаз прикинул, насколько хорошо мне будет слышен его рассказ. Прибавив на всякий случай на полтона громкости, он заговорил подчёркнуто развязно, растягивая и коверкая слова. По его мнению, именно так должны были говорить авторитетные уголовники. Самокатов так сипел и хрипел, так надрывался, что со стороны могло показаться, что он из последних сил тужится в туалете.

— Ну чо? Иду я, значит, со своей тёлкой по пришпекту. Навстречу трое. Суки! Смотрю, бля-ааа… — кадеты! Один, сучара, на мою чувиху пялится. Я ему: «Ты чо, сука, пялишься?» А он, сука, лыбится! Ну ты бля, прикинь?! Я им: «Шааа!!!» Они ноль внимания! Я — бац! Бац! Двое лежат. Третий на меня… Ну ты прикинь! Урод! Я ему бац в рыло! Тоже вырубился! — Федя бросает на меня красноречивый взгляд. Все вокруг глядят на него с подобострастным обожанием.

— Я если чо — второй раз не бью! С одного удара вырубаю! Меня лучше не трогать! Я этого не люблю! — входит в раж Самокатов. — Если ко мне хорошо, и я тоже! Если по-другому — сразу в рыло! Я такой! У меня удар — тонна! Да я, если что…

Видимо, для закрепления произведенного на слушателей эффекта Федя встаёт и, как заправский боксер, начинает ожесточённо боксировать с тенью. Нанося воображаемому противнику сокрушительные удары, он то и дело восклицает:

— Ха! Ша! На! Хрясь!

Возможно, этим он рассчитывал окончательно меня деморализовать и привести в душевный трепет. Но его усилия оказались напрасными. Не обращая внимания на Федины телодвижения, я встаю и, двигаясь по среднему проходу мимо, слегка его отстраняю.

— Самокатов! Ты что это тут размахался? Мельницу изображаешь? Ну-ка подвинься, пройти дай!

Озадаченный ли таким игнорированием, или просто перестаравшись, потеряв равновесие, Самокатов со всего маху попадает кулаком по боковине железной койки. Раздается характерный костяной звук, да такой звонкий, что мне самому становится больно.

— Её-ёё!! П-шшш… П-ссс… Ууу-ххх… — шумно начал надуваться и сдуваться Камаз. Судорожно схватившись за запястье отбитой кисти здоровой рукой, он в течение ещё нескольких минут издавал некие странные звуки, целиком состоящие из шипящих. Он то приседал, то вставал, то сгибался пополам, то выпрямлялся. По всему было видно, что ему действительно больно. В конце концов обессиленный Камаз сел на койку, ещё несколько раз шумно выдохнул и принялся осматривать свой содранный до мяса и уже основательно припухший кулак. Слава богу, кость оказалась цела, но тыльная сторона ладони была глубоко поранена. Видимо, не врал Самокатов, нахваливая свой коронный удар. Достав аптечку, я наложил ему на рану стерильный тампон и отправил во второй отсек к доктору.

Позволю себе выделить несколько строк для характеристики столь замечательной человеческой особи, которой являлся Самокатов. Не знаю, удалось ли в своё время Феде хлебнуть тюремной баланды, но внешне он изо всех сил старался соответствовать избранному для себя образу. На плечах и на груди его синели, тесня друг друга, какие-то немыслимые татуировки. Наряду с адмиралтейским якорем, обвитым огрызком цепи, и подводной лодкой на фоне восходящего, похожего на чью-то небритую физиономию, солнца, что ещё как-то можно было объяснить, там находилось и нечто совершенно непонятное. Кособокая русалка с непомерно развитыми грудями, протягивающая руки к черепу с лавровым венком на макушке, оскаленная пасть тигра, голова сфинкса, усечённая пирамида, «всевидящее око» и ещё какие-то каббалистические знаки. Была там даже американская статуя Свободы почти в натуральную величину.

Всё это убранство придавало Самокатову необыкновенную самоуверенность и давало право считать себя едва ли не наместником Дона Корлеоне в нашем экипаже. Пытаясь соответствовать избранному статусу, он день и ночь ломал комедию, стараясь во всем походить то ли на американских гангстеров, то ли народных наших урок. Для этого он хитро щурил глаза, презрительно кривил губы, говорил сиплым придушенным голосом и где надо и не надо вставлял старательно заученные лагерные обороты. Любимым его занятием было тиранить молодых и всех тех, кого не боялся, а также сочинять про себя легенды. В основном это были рассказы про то, как он кого-то «с одного удара вырубил». С чего бы и на какую тему ни начинался его рассказ, он неизменно заканчивался этим. Таков был Федя Камаз. С первого взгляда можно было подумать, что ублюдок это конченый, но, как потом выяснилось, человеком он оказался в общем-то неплохим.