КамТугеза

Довольно часто на этот риск идут, чтобы банально похвастаться перед друзьями длинноногой моделью, так же, как хвастаются моделью нового автомобиля. Но и это не основная причина. Юные барышни с хищными глазами появляются в жизни стареющих донжуанов одновременно с нарастающим страхом приближающейся смерти. Нежелание принять неизбежное, приводит к жалким попыткам найти эликсир молодости в объятиях меркантильных красавиц. Как страус в страхе прячет свою голову в песок, так стареющие маразматики тыкаются свой плешью в юную грудь в последней надежде найти там спасение. Очень быстро, казалось неглупые успешные люди, превращаются в жалких клоунов, и вызывают уже не зависть, а смех за спиной. Потому что нет ничего смешнее молодящегося старика с презирающей его любовницей. И ведь каждый из них, скорее всего, еще помнит старичка‑царя, Шамаханскую царицу и золотого петушка до смерти заклевавшего поглупевшего вдруг Додона. Но каждый думает, что это не про него.

Болезнь становится неизлечимой, когда человек начинает верить дежурным словам своей молодой меркантильной подруги, что их связь основана совсем не на его денежной помощи, а на искренних чувствах. Если в случае насморка или чего‑то подобного, заботливые друзья непременно посоветуют обратиться к врачу, то в этом случае они вряд ли попытаются остановить подвинувшегося рассудком человека. Никто не захочет вмешиваться, потому что прекрасно понимает, что лекарства от этого затмения нет, а превратить друга во врага бесполезными советами можно очень легко. А некоторые знакомые даже будут поощрять подобные приключения, надеясь позлорадствовать в скором времени на обломках разбившихся надежд. Стареющие женщины с молодыми любовниками встречаются реже, но порой выглядят еще глупее.

Софья долго не сознавалась себе, что помогает Руслану, молодому  художнику, не только с благотворительными целями. Свою заботу она объясняла желанием помочь провинциальному бедному юноше раскрыть его талант. Большие деньги, которые она тратила на аренду для него студии‑мастерской в самом центре Москвы рядом с ее домом, она называла долгосрочными вложениями, так как взамен она получала часть его картин, которые, как она говорила, в скором времени будут стоить безумно дорого. «Это будет новый Мунк, а я буду его музой». Естественно, предполагая лишь платонические отношения.

Год назад, Софья, готовясь к какой‑то давно уже всеми обсуждаемой театральной премьере, обнаружила, что никто из старых поклонников уже не звонит и не приглашает. Дело дошло до того, что она даже предложила Прохору съездить на спектакль и развлечься. На что получила обидный совет: завести собаку и развлекаться сколько угодно. Ей стало так обидно, что она еле удержалась, чтобы не разбить стоящий у него в кабинете огромный глобус, на котором как на дисплее менялись изображения, характеризующие выбранную нажатием пальца страну. В театр она тогда не поехала, а пошла в мастерскую к Руслану.

Там, неожиданно для себя, она начала рассказывать ему, что они с Прохором уже несколько лет не живут как муж и жена. Что она стареет и что даже на спектакль ей пойти не с кем. А скоро все ее заботы будут о таблетках и врачах. Софье стало так себя жалко, что он расплакалась. Руслан сидел напротив нее, часто хлопал глазами, не веря, правильно ли он ее понял. А если правильно, то совсем непонятно было ему что делать. Для него она была не только взрослой богатой женщиной, от которой он полностью зависел, но еще и женой человека, которого он часто видел по телевизору, когда еще жил дома и ходил в школу. Он даже боялся  подойти и утешить плачущую женщину.

Софья, привыкшая к другой реакции мужчин, сейчас окончательно поняла, что с этого момента ей самой придется бороться за свое счастье. Она достала из сумки платок, вытерла слезы и посмотрела на Руслана долгим взглядом. Так, наверное, самка богомола смотрит на самца после спаривания перед тем, как отгрызть ему голову: без злобы, без эмоций, как бы говоря – ты вообще‑то парень не плохой, но пришло время платить по счетам.

Руслан, высокий, очень худой парень, с длинными, как все начинающие художники волосами, еще надеялся, что сейчас Софья встанет, попрощается и уйдет. И все останется как есть: он будет рисовать старые усадьбы, городские улицы, бульвары и переулки. Представлять, как не так давно по ним мчались тройки, дежурили у кабаков извозчики, как по утрам шли к торговым рядам красивые румяные девушки. Он любил Москву, мечтал найти и показать всем ее новый необычный образ, как когда‑то сделал это его любимый Лентулов.

– Давайте я сейчас вас нарисую, – предложил он, чтобы прервать неловкое молчание. – Я никогда не видел, как вы плачете. Надеюсь, никогда не увижу. Вы сейчас похожи на Мадонну. Вы сидите не двигайтесь. Я сейчас.

Не дожидаясь ответа, он вскочил со стула и, быстро взяв небольшой мольберт в углу мастерской и установив на него заготовленный холст, начал что‑то рисовать на нем любимым карандашом. Все это время Софья молчала и не спускала с него глаз.