Камушки

Не выдержав одиночества (с Аделаидой по воскресениям они не встречались, у неё планировался день фитнес-процедур: спортзал, бассейн, массаж, парикмахерская) и самоуничижения, вечером Гриша пришёл к Лупелиным пить чай. Татьяна Андреевна уговорила его отужинать с ними, и он не стал особо возражать. Сели за стол впятером: Макар Ильич спустился скоротать вечерок, хотя он не ужинал после шести вечера по причине слабости кишечника, да сам Тимофей Макарович всегда воскресные вечера проводил с семьёй; с ними тихо, тепло и уютно. Подали запечённое мясо с фасолью и пудинг — Любовь Дмитриевна удивительно вкусно готовила. Глаша сидела напротив Гриши и с внутренним расположением, впрочем, стараясь не смутить его показным вниманием, наблюдала, как он ест. Ей всегда приятно было созерцать, как едят мужчины, и особенно голодные, она находила в этом какую-то бытовую жизненную естественность; ей нравилось, что и как вкушает папа, дед, свояк Савелий и даже маленький Семён. Гриша заметно проголодался (мама в течение дня часто восклицала: «Ах, как же там наш, он ведь, пожалуй, не зайдёт и покушать, а навязываться нельзя!»), ел сосредоточенно, кратко отвечал на вопросы и сам ничего не рассказывал. К концу трапезы порозовел, сытость и тепло (у себя он не всегда даже топил) обволокли его домашним уютом, и сие Глаше казалось правильным. Разговор шёл неспешно, всё о мелочах: Тимофей Макарович рассказывал о своём новом свечном заводе, о том, что удалось добиться инвестиций — но сдержанно, без подробностей, Макар Ильич тревожился за обстановку в мире и смены в правительстве, Татьяна Андреевна передавала новости от дочерей, этапы болезни и выздоровления маленькой внучки, Глаша — о практике в больнице и о первом присутствии на операции. Гриша всё слушал и глупо (сам понимал, что глупо, но ничего не мог с собой поделать) улыбался. Когда стали пить чай, внезапно в комнату вошла Любовь Дмитриевна, несколько взволнованная.

— Простите, что я невовремя беспокою, но всё-таки решила безотлагательно прийти, как только стало понятно, что Иван Петрович не сможет завтра везти Глашу в город. Радикулит-то его с утра донимал, а к вечеру так в поясницу вступило — не согнуться, не разогнуться. Я натёрла своей мазью с сабельником, лежит покамест бедненький. За сутки очухается, дай бог, но завтра никак не может работать — избавьте уж его, бога ради.

— Не волнуйтесь, Любовь Дмитриевна, любезная вы наша, извинения тут ни к чему, пусть Иван Петрович выздоравливает. Что-нибудь непременно придумаем. Правда, Тимоша?

В этом «Тимоша» прозвучало столько почтения и нежности, что никак не могущий привыкнуть к семейному укладу Лупелиных Гриша слегка вздрогнул и посмотрел на маму Таню с изумлением.

— Я могу взять дочку с собой, когда поеду на работу. Посидит у меня в офисе часик-полтора, ничего страшного. Или… вот, Григорий может отвезти её к урокам. Ведь, если я верно помню, ты неплохо правишь лошадью?

— Я? То есть… конечно, я могу…

— Гришенька, — мама Таня с улыбкой посмотрела на него, — тебе не трудно будет? Это надо рано выезжать, часов в семь, да и Ласка с норовом, не то что Буран, справишься ли?

— Я правил Лаской, мы же ещё летом с Ильиными катались.

— И правда, как я забыла! Но ведь Глашу ещё забрать нужно — во сколько, доченька?

— В пятнадцать сорок.

— Хорошо, у меня есть дела в городе, ну и порисую, если что…

— Ласку у Фёдоровых на день можно оставить, я адресок черкну, — как уже о решённом добавил Тимофей Макарович.

Так неожиданно у Гриши появилось дело, предстояло везти Глашу в медучилище. У Лупелиных наличествовал «Форд», но хозяин эксплуатировал его с утра до ночи, вторую машину он не считал нужным заводить, ибо Петрович прав не имел и легче справлялся с повозкой. Зимой, когда хорошая грунтовая дорога покрывалась снегом, Глашу довозили до автобуса, и дальше она добиралась сама.

Утро в начале ноября тёмное и морозное. Снега ещё нет, но чувствуется, что он на подходе, что зима вот-вот вступит в свои права. Ласка фыркает, переминается — кобыла молодая, не больше года в упряжи. Фонари хорошо освещают и двор, и коляску, Гриша уже в возницах, одет тепло — возможно, целый день придётся провести на улице, промозглой и ветряной. Заработанные деньги потратил на зимнюю одежду — приехал ведь летом, да и в городе пообносился, гол был как сокол. Второпях выбежала Глаша, поправляя на ходу берет и одёргивая любимую цигейковую шубку. Гриша подсадил её:

— Ну здравствуй, Пушистик, — поехали. — Хоть посидеть рядом. Давно мы с тобой не общались.

— Давно…

— Учёба нравится?

— Нравится…

— И не боишься? Труд медсестры нелёгкий!

— Не трудней, чем любой другой, — так я решила.

— Решила… Где же работать мечтаешь?