Камушки

Гриша поехал почти налегке. Взял лишь три этюда и несколько пасхальных открыток, на которых тоже подрабатывал. В поезде все утихли, дети спали, взрослые долго беседовали. Савелий советовал Грише разные варианты заработков, Тоня советовала скорее жениться («Знаешь, у меня есть одна однокурсница, очень миловидная и скромная, правда, с ребёнком, но зато квартира однокомнатная…»), дети, проснувшись, теребили морским боем и кукольной феерией — так и доехали. На вокзале расстались. Гриша сразу направился в художественный салон к бывшему однокласснику. Работы его купили, но деньги можно получить только в конце месяца. Оставив этюды («Всё-таки ты, Савов, талантище») и открытки, поехал домой — в то место, где, собственно говоря, имел прописку с ещё двумя такими же горемыками, как в коммунальной квартире. Там его встретили если не с распростёртыми объятиями, то весьма приветливо. Ничего не изменилось: Димка спал пьяный, Зурбан «ваял» «Блудного сына», Колян и Гоша одновременно курили, пили кофе и чертили архитектуру, на его кровати полулёжа бренчал на гитаре какой-то новый жилец. Гриша шуганул его и завалился спать. Проснулся к вечеру от вездепроникающего запаха жаренной картошки. Когда здесь жил Савов, её всегда жарила Вера. Неужели она? Гриша прошёл на кухню. Нет, какая-то другая… блондинка. Улыбнулась ему. Савов вернулся в комнату. Почти ничего не изменилось, только Димка проснулся и плескался в ванной. Гриша подошёл к Зурбану: «А Вера где?» — Зурбан посмотрел на него, прищурясь, потом обтёр кисть, кивнул: «Пойдём, чай попьём». Прошли опять на кухню. Вместо чая на столе появились две бутылки пива, услужливая девушка поставила картошку.

— Вера теперь с Максом… Ты его видел?

— Видел.

— И что, он тебе ничего не сказал?

— Ничего.

— Ей с ним хорошо. У него квартира — шик, с матерью, правда… Приходила где-то с месяц назад, о тебе спрашивала. Говорила, что Макс на ней жениться обещал…

— А с работой как?

— Да ерунда всякая. Вон пацаны проект готовят; если примут, уедут в Башкирию. Димка педагогом устроился, но чегой-то пьёт много, как бы ни турнули… А ты надолго?

— Поживу пока. Там тоже с работой не рай. Что-нибудь здесь попробую.

— Я спрошу у пацанов. Вон Федот набрал с жадности кучу заказов, а сам не успевает — авось, поделится. Правда, скукота, сплошной штамп, никакого творчества, на фарфоре — и то интереснее.

Помолчали.

— Я ведь, Зурбан, виноват перед тобой. Помнишь, в позапрошлом году в посольстве работал? Ещё все тогда на нуле сидели.

— Помню, кирдык повис знатный. Хорошо, брат помог.

— Этот заказ ведь тебе дать хотели, а я увёл — гад, одним словом.

— А сейчас совесть замучила?

— Получается, так.

Помолчали.

— Справедливо всё. Моя тоже не чиста. Это ведь я заложил вас в десятом, когда вы в мастерской ночью Новый год справляли. Меня не позвали, вот и отомстил. Шумиха поднялась, тебя с Димкой чуть из комсомола не попёрли…

— И попёрли бы, если б комсомол не накрылся.

— Замажем?

— Окей, друг.

К Максу Гриша пришёл уже назавтра.

— Что ж ты мне вчера про Верусю не сказал?

— У нас мигом просвечиваешься, и говорить необязательно.

— Не дрейфь, дела житейские, отбивать не вижу резона. Скажи ей только, чтобы зашла, поговорить необходимо.

— Ты пойми, я серьёзно запал. Жениться хочу. Маме она понравилась.

— Я рад за неё… и за тебя. Желаю счастья.