Камыши

— Вот-вот! Наконец-то! — перебил он, с новой энергией взявшись облучать меня. — То-то… А какой, скажите, толк, если через пять-десять лет эта тюлька вообще подохнет? Так лучше мы ее выловим сейчас, пока не поздно. И я следую этой, моей личной, но, заметьте, трезвой логике, за которую мне и набивают шишки, а я, ваш слуга, терплю и буду терпеть. И даже, — он посмотрел на меня, улыбаясь, — ради хорошей статьи в защиту Рагулина готов улететь завтра первым утренним рейсом, а сегодня вечером предлагаю… знаете что?.. Катер на крыльях. Белый катер с ухой. Договорились? — Он протянул мне руку. — Пойдемте, я вас провожу. — И, толкнув дверь, он повел меня к лестнице. — Так по рукам?

— Не обещаю, — сказал я.

— Скажу еще больше: а думаете, много, что ли, нужно денег на эти самые моторы для инспекторов, за которые меня готов убить ваш Рагулин? Но отдача-то какова? Я ведь и своих детей обрекаю на морского окуня. Но что делать? Не будет у нас природы. Не будет. Другая задача. А даму, которая вчера была в ресторане, вы видели? — неожиданно спросил он.

Мы уже спускались по лестнице.

— Не разглядел, — ответил я.

— А жаль, — усмехнулся он. — Демон. Ну, я вас вечером на катере познакомлю. И поедим осетринки, и селедочка керченская, копченая, пока она еще есть, — и так же неожиданно, как в первый раз, наклонился, уперся руками в колени и посмотрел на меня снизу вверх, но теперь игриво улыбаясь. — А как все же с нашей золотой зажигалкой? Вы еще не надумали? Шучу, шучу, Виктор Сергеевич. В Японии-то! Может быть, и на вашу долю какую-нибудь оригинальную?.. Ну вот, опять не понимает шуток, — засмеялся он. — А скажите по правде, очень вам нажаловался на меня Рагулин? — И, не дав мне сказать, тут же замотал головой: — Нет, нет, я этого не спрашивал. Так нельзя. Все же вы друзья. Последний вопрос, а если не хотите — не отвечайте. Вы, часом, не по его просьбе приехали? У него в последнее время были большие неприятности… ну, с этой его диссертацией. Ее кое-кто, скажу вам откровенно, придерживает. Но ваше дело, можете не отвечать.

Я чувствовал на себе его пристальный взгляд. Мы уже стояли и вестибюле.

— Нет, мы не разговаривали о вас. Только о вашем отце, — ответил я. — А в Ростов я приехал по собственным делам.

— Не верю, не верю. А тогда почему я догадался, что вы сюда придете? — сделал он попытку засмеяться. — Значит, до вечера.

— Так вы не скажете, где найти Рагулина? — спросил я.

— Хмм… Вам срочно он нужен? — прищурившись, посмотрел на меня Степанов. — К сожалению, маленькое происшествие, — проговорил он медленно, — хотя ничего страшного. — И он погладил подбородок, глядя в пол. — Я думаю, что завтра все уже будет в порядке.

— А что случилось? С ним что-то случилось?

Я ждал. И тут наконец он открыл мне правду, вынужденный это сделать. Тут он объяснил, зачем таскал меня по этому коридору и юлил, запутывая словами. Он, Глеб Степанов, помявшись, распахнулся.

— Его нет в институте, — глухо и сожалея, произнес он. — Погорячились во время прений. Он слово, я слово… И что-то у него с сердцем. Но ничего страшного. Там уже человек десять из института к нему поехали…

Я, кажется, сдержался, только спросил адрес больницы, хотя его лица уже не видел. Выскочил на улицу, и какая-то машина взяла меня.

Вот, значит, что таил в себе этот день. Костя собирал утром свои бумаги, выводил Тима, поднимался по той крутой лестнице, читал в институте свой доклад, а Глеб Степанов, осклабившись, перебивал его…. Это, наверное, был длинный, покрытый зеленым сукном и заваленный блокнотами стол, по обеим сторонам которого блестели лысины, очки, высокие лбы, опушенные глаза. Неуязвимый и сильный тем, что ему наплевать на весь божий свет, Глеб Степанов разглагольствовал примерно так, как со мной в коридоре, а Нас Не Трогай, откинувшись на спинку стула, сидел неподвижно. Сидел и смотрел на Глеба. Руки его вздрагивали, пальцы теребили тесемки папки, той самой, которую он вчера перекладывал с места на место, а прищуренные глаза уже остановились и лицо делалось отрешенным. Он исчезал, растворялся, как это умел делать на войне, становился воздухом, для которого уже не страшны никакие удары. Сейчас он опустит голову, наклонит ее и всей рукой от плеча до кисти вытрет с лица капли пота. И после этого мины не будет. И вот он уже начал свой жест, уже приподнял плечо, но… в первый раз этот чудесный, этот поразительный механизм жизни отказал, не сработал.

Очутившись за больничной оградой, я нашел нужное здание, нужный кабинет и пробился туда. За столом сидел чисто выбритый молодой человек с веселыми глазами, в халате, который, наверное, был накрахмален. Он говорил со мной в той новой, недавно появившейся манере, которую, пожалуй, можно назвать интимной деловитостью. Он сказал мне, что все будет в порядке, но что это счастливый случай, потому что все решили минуты, и позволил пройти к Косте.