Канал имени Москвы. Лабиринт

Брату Дамиану уже доложили о более чем предосудительном сочувствии некоторых капитанов к лодке гидов и что кое-кто даже умудрился передать их древнему Петропавлу, – надо же, сам явился за… товаром, – Пироговскую карту. Это ещё, конечно, не отступничество, но за разбазаривание наших карт, наших знаний провинившегося ждёт суровое наказание.

– Всё держится на страхе, Калибан, – пробормотал брат Дамиан, окуная руки в серебряную чашу с водой для утреннего омовения, что поднёс немногословный прислужник.

– Как вам угодно, Светоч, – согласился тот.

Светоч Озёрной обители, как его называли братья, усмехнулся – эта хитрая каналья всегда был себе на уме, хоть и предан как собака, что нравилось и вполне устраивало. Просто преданные как собаки тоже важны, но не так полезны в наши суровые времена. А здесь, если грамотно регулировать длину поводка, то в этих зазорах можно чётко улавливать ветер настроений, который говорит больше любых подобострастных слов.

– А у тебя свои-то мнения есть, Калибан? – весело поинтересовался брат Дамиан.

– Только те, что вы вложили мне в голову, – учтиво заверил хромой прислужник.

– Как и имя, что я дал тебе когда-то. – Брат Дамиан усмехнулся, однако ласково глядя на собеседника.

– Лучшее из возможных.

Вежливо, вежливо, а взгляд непроницаем. Хромота у него с детства. И с детства Калибан при нём. Пожалел Светоч Озёрной обители мальчонку, невзирая на пугающую внешность, и оставил при себе. И не ошибся. Лучшего порученца и надёжного слуги, почти партнёра, оказалось не сыскать; лицемерен настолько, что, к примеру, и сам уже позабыл про свою искусственную хромоту, свыкся, даже в отсутствие посторонних порой прихрамывает на левую ногу. Никто из капитанов, в отличие от монахов, не воспринимает Калибана, ручного зверька брата Дамиана чудовищного образа, всерьёз, а он умён и опасен. Позволить ему поднести руку к вашему горлу – большая ошибка. Хитёр и коварен – да, но это лучший индикатор реального положения Светоча в этой банке с пауками. К тому же заставляет держать себя в форме.

– Ты просил сегодня отпустить тебя? – вспомнил брат Дамиан.

– Если вам угодно.

– Угодно. У тебя полдня. – Глава ордена монахов кивнул.

Калибан пристально посмотрел на него, в этом непроницаемом взгляде плескалось что-то тёмное:

– Лунный месяц подходит к концу. Мой долг напомнить вам…

«Об эликсире», – подумал брат Дамиан, прерывая слугу жестом руки.

– Я не настолько стар, Калибан, чтобы забывать о благе, – смиренно откликнулся он.

Слуга ждал молча.

– Ступай, – сказал брат Дамиан. – У тебя полдня.

2

Но работалось сегодня плохо. Брат Дамиан диктовал, служка-писарь хватал каждое слово на лету, однако что-то мешало его речи литься ровно, а мыслям обретать законченную форму. То и дело эти самые мысли возвращались к лодке с гидами. Правильно ли было отпустить их? Не совершил ли брат Дамиан непростительную ошибку, поддавшись просьбе и собственному обещанию?

– …эти благочестивые слова и явили миру Борис и Глеб, – закончил диктовать фразу брат Дамиан. – Нет, не так. Оставили нам Святые Борис и Глеб… А-ай-й…

Глава Ордена Возлюбленных, Светоч Озёрной обители нахмурился, глядя на писаря:

– «Явили слова, оставили слова…» Какая-то чушь! Так, зачеркни последнюю фразу, – распорядился он. – Всё на сегодня. Всё! Хотя, может…

Перо, быстро бегающее по бумаге, застыло. Светоч тяжело задышал. Неожиданно всплыло раздражение на писаря, хотя тот был одним из лучших, на его покладистый нрав, на беспрекословную готовность зачёркивать слова «Святые» и слова «Борис и Глеб»… От Калибана хоть исходило какое-то сопротивление, а здесь… всё приходится делать самому! Такова их вера – брат Дамиан велел чиркать… Всё держится на страхе, и отпусти чуть вожжи – всё развалится. Ну почему самые надёжные твои друзья – это твои враги?!

Писаришка, будто почувствовав свою вину, опустил глаза и вжал голову в плечи. Это они могут – улавливать эмоции, перемены в настроении хозяина, подобострастию обучились сполна, а больше ни к чему не пригодны.

«Во имя всех святых, возьми себя в руки! – Брат Дамиан крепко сжал кулаки, металлические набалдашники, обрамляющие ногти на трёх пальцах левой руки, начиная от мизинца, до крови впились в ладонь, оставляя новые порезы; к счастью, длинные рукава сутаны не давали возможности этого увидеть. – Так негоже. Они здесь ни при чём. И ты знаешь это. Проблема не в них. Ты брат Дамиан, Светоч Озёрной обители! От тебя исходит свет. Не только на страхе, но и на этом всё держится. Брат… Как же там?.. Брат Лука».

Когда брат Дамиан обернулся к писарю, от его лица действительно исходил свет, благостное сияние покоя.

– Благодарю тебя, брат Лука, за твоё усердие, – кротко промолвил он и улыбнулся. – Всё на сегодня. Твой труд не остался незамеченным, воздастся сторицей.

Писарь-монах начал торопливо собирать свои пожитки, но, наткнувшись на эту тихую радостную улыбку, сам смущённо заулыбался в ответ. Брат Дамиан раскрыл объятья, как это было принято при прощании.