Канатная плясунья. Новелла

Четыре года назад они всей семьей по обыкновению пошли в церковь на воскресную службу. И очень удивились, потому что внутри вся боковая стена была закрыта деревянными лесами, видно ее решили обновлять. В самом деле, старинные росписи давным-давно потускнели и уже кое-где начали осыпаться, так что трудно разобрать — какая это сцена из Писания или святой. Священник перед началом проповеди радостно известил прихожан, что наконец-то нашли подходящего хорошего иконописца, который приехал заново расписать их церковь. Габриэль шепотом упросил отца, чтобы он позволил ему остаться после службы и посмотреть поближе.

Когда все разошлись и церковь опустела, из боковой двери вышел незнакомый красивый человек. Но лицом замкнутый, совсем не приветливый. Габриэль почтительно ему поклонился, не смея взглянуть в глаза. И вдруг, судорожно вздохнул, заговорил быстро, сбивчиво, залившись жгучим румянцем. Сказал, что сколько себя помнит, все время что-нибудь рисует. Но в их городе ему совсем не у кого поучиться. Не возьмет ли художник его к себе помощником и самым младшим учеником? Он сейчас быстро принесет свои рисунки, и если они понравятся… Он был бы так счастлив, все готов делать!

Красивый человек задумался, покосился на ногу Габриэля и с сомнением ответил: " Что ж, приноси… Посмотрим, выйдет ли из тебя толк. Но сможешь ли быть целый день на ногах?"

Габриэль на это лишь самую малость смутился. К таким взглядам давно уже привык, головой в плечи не уходил, и ведь не в скороходы же нанимался. А тут вся судьба решалась! Он торопливо закивал: "Смогу. Я буду очень стараться! Все-все делать, что велите!" Ах, если бы художник взял его, сколькому он смог бы научиться! Это же немыслимое счастье — рисовать настоящими цветными красками, а не печным углем. Он так мечтает стать хорошим мастером и принести пользу их приходу! Может быть, тогда люди начнут принимать его всерьез, а не только любопытствовать и жалеть убогого.

Полгода пробыл он вторым учеником, вместе с другим мальчиком, младше его и ловким лазать по верхам, подавая мастеру все нужное. Сначала на всякой подсобной, черновой работе — Габриэль убирал мусор, мыл кисти, растирал в порошок краски. Но со временем художник доверил ему кусочек росписи внизу стены — сколько Габриэлю хватало его росту с вытянутой рукой, он еще и старый ящик подставлял. Даже два раза похвалил его!

Но вот Габриэль стал замечать, что наставник им не вполне доволен, но не понимал, в чем провинился? Страдал молча, ночи не спал, весь извелся… Каждый взгляд преданно ловил, а художник как будто избегал его… Наконец, в один ужасный день Габриэль решился прямо спросить, и услышал свой беспощадный приговор. Такой калека, как он, никогда не сможет расписывать церкви, потому что не сумеет вскарабкаться на леса. Лучше уж ему сразу уйти. Он мог бы разрисовывать дамские веера и медальоны, заставки для каминов или еще какие домашние украшения. Но про большие фрески для церквей придется забыть. А ведь Габриэль ни разу не заикнулся, что ему трудно подолгу быть на ногах. Превозмогал себя и всегда с готовностью вскакивал по первому слову мастера. И руки у него очень крепкие. И талант есть, это уже очевидно. Но его вышвырнули, как негодного щенка, и не обернулись.

Было ему тогда пятнадцать лет, а он чувствовал себя изжившимся стариком. Криком кричала душа, безутешным стоном исходила… И все рвалось куда-то ретивое, как пойманная птица… Но крепче всякой железной была клетка, в которой он бился и терял силы… И мало-помалу смирился Габриэль со своей участью. Тихо томился, никому не жалуясь. Настырности в нем отродясь не было, да и что ему оставалось? Лишь однажды стал умолять отца, чтобы позволил ему уехать в большой город. А денег дать только на самое первое время, а потом он уж сам как-нибудь своим художеством прокормится. Но отец не только не отпустил, но и не подумал с ним миндальничать. Как отрезал: "Нечего дурить! Я и наперед знаю — все то же будет, что тогда в церкви. Напрасно тебя послушал, а впредь потакать не стану. Ремесло в руках есть, и работай! Опамятуйся, куда ты из родного дома — бесприютно мыкаться?" И с тех пор не давал ему ни гроша. Не от скупости, а боялся, что сын уйдет из дома и где-нибудь сгинет. Батраки наемные в лучшем положении, чем он — думал Габриэль. Те работу справили, деньги за нее получили — и сами себе хозяева. А он, взрослый парень, живет без гроша в кармане. Хорошо, матушка изредка да тайком совала ему монетку на лакомство.

Однажды, собравшись с духом, Габриэль открылся на исповеди их приходскому священнику. Долго тот говорил с ним, с витиеватыми премудростями, но ничем горемычного не утешил. Вразумлял, как водится, что надобно смириться со своей долей, не упорствовать в гордыне и послушно почитать отца. Что увечье послано ему Богом для испытания души и обережения от мирского тщеславия и греховных соблазнов. Безнадежно кивнув, Габриэль покорился судьбе и больше уж никаких чудес не ждал. А дни тянулись за днями — все безликие и пустые, как бочонки, что они мастерили.

Глава 3