Канатоходец

Ненасилие как тема философская, с одной стороны, и в то же время теологическая — с другой, интересует меня с давних пор. Значение этой темы особенно обострилось в наши дни. В ближайшее время она станет, видимо, центральной темой нашего бытия в этом переусложненном Мире. Интерес к ней возник у меня не только в результате моей связи с анархизмом, но также в значительной степени и под влиянием Ф. Достоевского, с произведениями которого я познакомился еще в ранней юности. Соответственно настоящая глава начинается с эпиграфа из Обсуждаемая в книге социальная тема обретает теологическое звучание. Христианское действие там с неизбежностью оборачивается насилием, добровольно принимаемым.

2. Насилие против ненасилия

Прогноз всего свершившегося в Русской революции прозвучал у Достоевского в словах Великого Инквизитора. Тайна углубляется увиденным и пережитым нами.

В те ранние революционные годы, когда был крепок еще дух бунтовщиков, слово, впитавшее в себя в своих лучших проявлениях и идею ненасилия, звучало романтически. Теперь оно в нашей стране поругано, оплевано. На Западе оно у многих вызывает чувство паники. Кажется, что кто-то из услышавших это слово готов немедленно позвонить в полицию с просьбой отыскать бомбу.

Во многих публикациях звучат слова о том, что анархизм теперь изжил себя. Но так ли это?

Думаю, что скорее всего произошло не изживание, а Из движения преимущественно революционного анархизм превратился в мягкое мировоззренческое движение. Философский анархизм, конечно, существовал и раньше — вспомним хотя бы таких мыслителей, как Торо, Ганди, Толстой, Достоевский, Кропоткин, Бердяев, Бубер, Швейцер, Карелин, Солонович. Вспомним и то, что канонические Евангелия проникнуты противостоянием власти и насилию. Теперь мы стали обращать на это внимание. Анархизм становится синонимом ненасилия. Может быть, следуя Солоновичу, надо изменить терминологию и пользоваться такими словами, как или

Тема ненасилия приобретает особое звучание. Мы начинаем понимать, что проблема синакратии в наши дни обостряется.

Попробуем рассмотреть эту тему в деталях.

На это обратил внимание еще А. Швейцер в первой четверти нашего века [Швейцер, 1992]:

Прошло почти три четверти века с того момента, как были опубликованы приведенные выше слова Швейцера, и тучи огосударствления сгустились. Этому способствовали следующие обстоятельства: (А) сращивание государства с промышленными монополиями; (Б) появление страшного, угрожающего всей Планете оружия: возникла необходимость цивилизованным государствам контролировать малые бунтующие страны, появилась тенденция к созданию сверхгосударственных структур; (В) ранее расслоение на богатых и бедных происходило на уровне отдельных стран, и это порождало только локальные конфликты (включая революции); в наши дни отчетливо выкристаллизовывается противостояние богатых и бедных стран (теперь уже вооруженных); возникающие на этой почве конфликты обретают международный характер, и противостояние ему опять-таки требует создания трансгосударственных структур, что может повести к возникновению сверх диктатур.

2. Теперь мы начинаем понимать, что насилие может порождаться не только государством, как это раньше полагали теоретики анархизма, но и самим обществом в таких его проявлениях, как коммерческие монополии, как рынок, могущий отторгать новаторскую деятельность, или таких, как групповая агрессивность разной направленности, хорошо организованная и вооруженная.