Канатоходец

И вот новое событие: к нам присылают с «материка» около 300 заключенных девушек, в возрасте 16–18 лет. Там их мобилизовали работать на заводах, а они сбежали к мамам. За что и срок. Ну и началось: на них набросились и обеспеченные заключенные, и вольнонаемные, и охрана. А они не возражали, охотно шли всем навстречу. Дым коромыслом. У меня в кладовой все стеклянные трубки на полке побили подавили. Мне отковали ключ полуметровой длины. Не помогло. Видимо, сразу отковали несколько и для себя.

Вместо этого женского батальона у нас сняли соответственное количество мужчин и отправили на прииски — в забой[155]. Нам приказ: обучать женщин тяжелой мужской работе. И я у себя в лаборатории обучал девушку слесарному ремеслу, сам его не зная. Ничего — получилось.

А вот и судебное дело: охранник застрелил трех заключенных из ревности. Его спрашивают:

— Раньше убивал заключенных?

— А как же. Вот пять благодарностей за убийства при попытке к бегству[156]. А теперь почему вы меня судите?

— Да, мы видим, что опыт у тебя большой. Сейчас в соответствии с законом получишь срок.

Но вот прошло несколько месяцев, и почти все недавно привезенные женщины забеременели[157]: Кому работать на тяжелой работе? Что делать с их младенцами? Детского питания не было заготовлено.

пытался понять — почему в тоталитарной административно-командной системе столько идиотизма. Все было настолько нелепо, что разумного ответа нет. Идиотизм носил характер ментальной эпидемии.

Приезд жены

Но время шло своим чередом. Осенью 1944 года по моему вызову приезжает из Москвы Ирина Владимировна Усова. Она становится первой моей женой. Наши романтические отношения начали складываться еще до ареста. В вечер ареста я вернулся из Консерватории, где мы были вместе, и билет еще до сих пор сохранился— такова ирония судьбы. Позднее она мне писала в лагерь, посылала посылки. Это согревало душу. Ниточка не порвалась окончательно. Кто-то был дорог мне, кому-то был дорог я. Все остальные близкие мне люди погибли — кто-то был расстрелян, кто-то погиб в лагере или тюрьме, кто-то убит на войне. Ураган прошел по стране, все разметал и уничтожил — не только людей, но и культуру, в которой я вырос.

Ирина Владимировна оказалась обломком от кораблекрушения, как, впрочем, и я. Правда, затонувшие корабли изначально были разными.

Она происходила из небогатого помещичьего дома Курской губернии. Ее отец, агроном-энтузиаст, пытавшийся ввести западный стиль хозяйствования, умер, не выдержав разрушения всего того, что он создавал с любовью. Ее брат был расстрелян при сдаче колчаковской армии. Остались в живых: ее сестра-переводчица и мать, окончившая Институт благородных девиц и позднее — Брюсовские курсы поэтического перевода.

Ирина Владимировна не получила высшего образования: ее упорно не принимали в университет — не то происхождение. Работала она то библиотекарем, то лаборантом-микологом и, наконец, после окончания соответствующих курсов — лесопатологом. Эта специальность давала ей возможность работать в лесах всей нашей страны. И война ее застала у закарпатской границы: она бежала из-под бомбежки.

Но настоящим ее призванием была все же поэзия. Она знала ее, любила и сама писала стихи. Вскоре после моего ареста ее семья познакомилась с поэтом Даниилом Андреевым[158]. Какое это было счастье быть близко знакомым с последним, кажется, русским поэтом, наследником поэтического духа Гумилева, Блока и Волошина. И каким несчастьем обернулось знакомство с последним поэтом почти для всех, читавших его произведения. Но об этом потом.

Наше совместное проживание превратилось в отдельный островок, отколовшийся от прошлого, ушедшего навсегда. И язык нам пришлось изменить на французский — нас подслушивали. Она не принимала абсолютно ничего большевистского. Отказалась иметь детей!

— Родить раба для партии — никогда!

Может быть, из-за этого позднее испортились наши отношения. Перед смертью она сказала, что глубоко раскаивается в этом решении. Но решение было принято. Подспудно, может быть, оно диктовалось еще и страхом перед будущим. Второй арест предчувствовался, хотя верить в это не хотелось.

Но время шло.

Вдруг меня вызывают.

— Получены сведения о том, что в США проектируется локомотив, который будет двигаться без обычного топлива. Что это такое?

— Урановый реактор.

— Опять все знаешь, а ведь строго секретное сообщение. Так вот приказано организовать геологическую разведку на уран. А у нас и образца нет, и никто не умеет работать с урановым материалом.

— Есть урановый препарат во всех фотолабораториях.

— Опять знаешь. Сейчас с нарочным все соберут.

Итак, меня переводят в Магадан, в лабораторию Главного геологоразведывательного управления. Надо срочно готовить оборудование, обучать геологов. Все срочно. Геологоразведочные партии надо было высадить до таяния снегов.

И тут очередное чисто колымское событие: пропадают с секретного склада секундомеры, предназначенные для счетчиков Гейгера. Вызывают:

— Пропали секундомеры. Знали о них только ты и кладовщик. Политическая диверсия.