Канатоходец

— Не диверсия, а обычное воровство.

— У тебя нет политического чутья.

— Нет и не было. Искать надо, а не политизировать простое воровство.

Посылаю вечером своих ребят пойти посмотреть, что делается в конструкторских бюро. Сообщают: в массовом масштабе вычерчивают циферблаты для стандартных карманных часов. Ясно — украденные секундомеры решили переделать в часы, очень дефицитные по тому времени. Дело с «диверсией» было погашено без огласки.

Здесь хочется сказать несколько слов о Магадане. Его океанский климат поразил меня. Зима сравнительно мягкая, а лето суровое. На лиственницах зелень появляется только в конце мая. В солнечный весенний день утром выходишь тепло одетым. Пройдешь немного, и вдруг тебе навстречу движется полоса густого холодного тумана. Когда разыграются порывы ветра, то женщины на улице стоят на четвереньках, держась за невысокие ограды газонов.

Жизнь носила островной характер. В мае все ждали с нетерпением начала навигации — прихода первого корабля: это письма, посылки, новые люди, новости. Если что случалось в пути, то в тревоге были все. О приходе и отходе парохода радио сообщает на весь город.

Весной все ждут, когда начнется лов сельдей, охота на нерпу. Наступает, наконец, день, когда все готовят селедку. Весь город погружается в запах рыбы. Через несколько дней этот запах становится невыносимым. А уж что говорить о нерпе! Кто-то, правда, ухитрялся есть ее толстое сало.

А на берегу холодного моря далекие отливы. Под ногами все богатство морского дна. Когда идешь по нему, оно реагирует на каждый шаг — брызжет, щелкает — как-то особенно на морском языке говорит это живое сообщество… И стаи громадных черных птиц, высматривающих добычу.

Отмечу здесь, что этот край после окончания войны готовился к экономическому расцвету. Нас, умеющих думать, вызывали в Магадан на ночные совещания. Мы готовили проекты, в которых большое участие отводилось США. И вот неожиданность — знаменитая речь Уинстона Черчилля в Фултоне в 1946 году, и все остановилось, отменилось. Так было положено начало «холодной войне».

И все же летом 1947 года нам удалось получить разрешение на выезд с Колымы. Официальным поводом было то, что у жены начала угрожающе развиваться базедова болезнь. Однако этого еще было недостаточно. выбрал момент, когда властителя Колымы Никишева замещал Цареградский — главный геолог этих мест и генерал по Министерству внутренних дел. У меня с ним были хорошие отношения. Он проявил интеллигентность, отпустив меня, хотя я ему был явно нужен.

Стоя на палубе, я прощался со скалистыми берегами бухты Нагаевой Охотского моря. Это были ворота, за которыми я прожил почти десять лет. Здесь я созрел, окреп в борьбе за право жить. Здесь я оставил навсегда близких мне друзей.

Предстояло новое, непредсказуемое. Где будет протянут канат? Какой танец я буду исполнять теперь? К чему готовит меня моя карма?

Литература

1. Москва во мраке

Наконец-то после двухнедельного пути поезд приходит в Москву. Нас встречает Татьяна Владимиров сестра жены. Сообщает:

— Даниил Андреев арестован. Идут аресты в кругу его знакомых.

Радостное ожидание встречи с Москвой сразу омрачается.

Новые испытания. Переживет ли арест Даня? Переживут ли окружавшие его люди? Будет ли арестована моя жена? Что ждет меня? Мне надо было прожить некоторое время в Москве на нелегальном положении (паспорт с ограничениями), чтобы отыскать работу там, где можно жить и с дефектным документом[160]. Теперь все осложняется — я оказываюсь под двойной угрозой.

На поиск работы ушло два месяца. Это естествен подходящую для меня интеллектуальную работу легко было найти только в большом городе, а там трудность с пропиской, к тому же список режимных городов засекречен. И еще возможно сопротивление со стороны секретарей партийных организаций.

Мне приходилось ночевать в разных знакомых мне домах, чтобы не примелькаться соседям. Приглашавшие меня люди знали, что идут на риск, но делали это добровольно, желая помочь.

И на московских улицах тоже приходилось быть настороже. Одетым следовало быть по-московски — в потертой, но добротной (в прошлом) одежде, с затасканным, но хорошим (в прошлом) портфелем. На лице должна была сиять радостная улыбка, свидетельствующая о том, что человек всем доволен и ни от кого не скрывается. И все же дважды я попадал в неприятные ситуации.

Однажды поднимаюсь по лестнице метро «Киевская». Передо мной какая-то пара. И вдруг она поворачивается и бьет его по физиономии. И тут, как нарочно, оказывается страж порядка. Он хватает меня за рукав, чтобы тащить в милицию как свидетеля. Только этого мне не хватало. С силой вырываюсь, выкрикивая что-то в оправдание.

Другой раз — стою в очереди у телефона-автомата на Никитской площади. Знакомый голос окликает меня. Узнаю В. А. Ефремовича, проводившего еще в мои университетские годы занятия по аналитической геометрии и топологии. Во всеуслышание он говорит мне:

— Василий Васильевич, а я тоже был в лагере[161].