Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

День между тем начал клониться к вечеру, так что съемку, по моим понятиям, должны были отложить. Позевывал на подъемнике оператор, покуривали у автобуса какие-то женщины. Тот, что с небритой физиономией мопса, ругался с кем-то по радиотелефону, напоминавшему антенной фильмы про шпионов. Рядом, подперев сложенными руками впечатляющих размеров бюст, отиралась содержательница воровской малины.

Представившаяся взгляду картина располагала ко сну, поэтому, когда режиссер схватился за мегафон, я вздрогнул.

— Посторонних с площадки! На исходные!

В ту же секунду все ожило и завертелось. Забегали неизвестно откуда взявшиеся люди, проснулся оператор, даже милицейский сержант втянул насколько мог в себя живот. Круглые часы на столбе показывали без десяти пять.

— Готовы?.. Мотор!

Из-под платформы подъемника с бравшей его в спину камерой вышел актер и направился небрежной походкой к полукруглой лестнице. Рядом с ней на месте доски с названием журнала красовался логотип иностранной фирмы. Шел вразвалочку, не спеша, как вдруг двери редакции распахнулись и из них выскочил мужчина.

В спортивном костюме, с балаклавой на голове, вскинул автомат и полоснул очередью по ничего не подозревавшей жертве. Шансов выжить не было, актер начал заваливаться на бок, но был остановлен воплем режиссера.

— Рано! — верещал тот, словно резаный. — Сколько можно, твою мать, говорить: подпусти ближе, чтоб наверняка…

— В упор, что ли? — развел руками киллер. — Это ж «калаш», а не рогатка! Надо будет, я отсюда из вас сделаю дуршлаг, откидывать макароны…

И, сожалея, что об этом можно только мечтать, скрылся за дверью.

Захваченный красочным действием, я перевел взгляд на уличные часы… и увидел себя! Выскочив из-за угла, я призовым клипером «Катти Сарк» несся на всех парусах к вратам литературного рая. Вприпрыжку, ничего вокруг не замечая. Обошел на манер баскетболиста раскинувшего грабли милиционера и, порвав оградительную ленту, устремился к заветным ступеням. Все произошло так быстро, что я растерялся.

— Куда? — орал сержант, стараясь меня догнать, но стартовал слишком поздно. Бегом на короткие дистанции в юности он явно не занимался, а с возрастом еще и пристрастился к пиву, заколыхался на месте потревоженной медузой.

Я был уже в паре метрах от лесенки, когда мне удалось сдернуть с револьвера пакет. Шагнул навстречу.

Увидев перед собой мужчину с наганом, я остановился как вкопанный. Не испугался, не попятился, удивился. Наши взгляды встретились.

Публика оживилась, оператор без команды включил кинокамеру.

Тяжесть револьвера в руке придала мне уверенности. Палец лег на спусковой крючок. Ствол смотрел мне в грудь, в то место, где на подаренной Варенькой рубашке красовался маленький зеленый крокодильчик. Она мне очень шла, надевал ее только в особых случаях.

Режиссер ревел «боингом» на взлете:

— Бутафор, почему револьвер?..

Время замедлилось.

За прошедшую долю секунды я успел рассмотреть свое мальчишеское лицо, белый конверт в руке и крошечный порез на подбородке. Брился утром, спешил, пока Варенька спала, рука с безопасной бритвой дрогнула. Почувствовать с расстояния не мог, но в нос ударил знакомый аромат одеколона. Ощутил прикосновение к шрамчику ее нежной руки. Господи, неужели все это было!

Раскачиваясь на бегу кадрами замедленной съемки, бежал сержант, глаза вылезали из орбит. Рвал непослушными пальцами застежку кобуры. Зеваки на заднем плане стояли с открытыми ртами, боялись пропустить малейшую деталь разворачивавшейся на их глазах драмы.

Я взвел курок. Барабан со щелчком провернулся, готовый изрыгнуть смерть.

Кто этот мужик с револьвером в руке, я знал. Расхристанный, с застывшей в глазах болью.

По легкой улыбке на губах, по взгляду с таким знакомым ироничным прищуром я видел, он меня не боится. Да и никто бы на его месте не поверил, что я могу нажать на спусковой крючок. В центре Москвы, на съемочной площадке, где все фальшиво, включая жизнь людей по обе стороны кинокамеры! Но с кем столкнула его судьба, понимал.

Время остановилось окончательно.

Я смотрел на него и не мог смириться с мыслью, что когда-нибудь стану таким. Как же надо было жить, чтобы до этого докатиться! Сколько ему сейчас? Нет, полтинника, пожалуй, нет, а голова уже пегая от седины, и по бокам рта горькие вертикальные морщины. Глаза вон, как у незаслуженно побитой собаки, нет, жизнь не была к нему добра. Мог бы по такому случаю сбрить щетину, а что это за случай, я догадывался.

Неужели я когда-то был таким: длинным, тощим, вихрастым? Стричься, помнится, не любил, да и лишних денег на парикмахерскую в кармане не водилось. Зато джинсы, предмет гордости, носил дорогие, из самой Америки. Туфли поношенные, но белые, тогда уже любил светлую обувь. По-детски открытая улыбка, а ведь не мальчик, на следующий год двадцать пять. Смотрясь в зеркало, давно не нахожу ее следов. Когда и как случилось, что скользнувший змейкой в душу страх перед жизнью свил в ней гнездо? Сколько всего ненужного за эти годы переговорено, сколько выпито с пустыми, случайными людьми!

На правах старшего окликнул его первым:

— Как дела?