Канава

"Да не изнесеться из манастыря никогда же, яко ни продати, ни отдати, аще се кто прослоушаеть, изнесеть и от манастыря, да не боуди емоу помощникъ чьстьныи крестъ ни въ сь векъ, ни въ боудщии, и да боудеть проклятъ Святою Животворящею Троицею и святыми отци 300 и 18 семию съборъ святыхъ отець и боуди емоу часть съ Июдою, иже преда Христа".

Не в страхе проклятия дело. Просто... она так хотела.

Одни отряды собирались уходить из города, другие, сводимые в "государево войско", переформировывались и готовились к походу на Волынь.

Русь молчала. Ждала. Сумеет новая власть одолеть волынских, дожать - придут на поклон и Туровские, и Гродненские. Гамзила вылезет из своего Стародуба ближе, в Чернигов, под Подкидышем в Новгороде стол закачается.

Поход обязательно должен быть победоносным. А не как в РИ.

Сам я туда... лезть не хочу.

Домой хочу. Извините.

И чего делать?

Вызвал из Митрополичьей дачи к себе Агнешку и Боброка.

Она была испугана, ожидала каких-то бед.

"Минуй нас пуще всех печалей

И барский гнев, и барская любовь".

- Здравствуй, Агнешка. Как сынок-то? Выздоровел?

- Благодарствую, господин мой. За заботу твою по гроб жизни благодарна буду. Всей душой своей отслужу. Спаси тебя Господь, что озаботился, что спас сыночка моего.

Княжич от переживаний пленения, смерти отца расхворался. Пару дней серьёзно температурил. Я посылал найденные в усадьбе снадобья, лекаря туда загнал. Парнишка выкарабкался. Какого-то особого подвига с моей стороны... Что спросил у Гапы? А она сказала бойцам, и те притащили, как трофей, взятый при разграблении очередной усадьбы, травяной сбор из липового цвета, подорожника, ромашки, шиповника и мать-и-мачехи.

Все нормальные гридни с грабежа злато-серебро тянут. На худой конец - меха да шелка. А мои и травы прихватывают.

Но Агнешка уверена: я спас её сына. Своим благоволением, заботой. И она готова хоть что сделать, лишь бы благоволение не кончилось. Аж плачет от полноты чувств, от благодарности.

- Ну полно, полно. Пусть мальчик живёт и тебя радует. А мы нынче пойдём в баньку. И ты меня порадуешь. Так?

- Так, господине. Сколь могу - расстараюсь. Всею душой своей.

Она сдержала обещание. Прежде совершенно заторможенная, вялая, испуганная женщина вдруг превратилась в пусть и неумелую, но очень ко всему готовую, игривую любовницу. Пожилая, по здешним меркам, несколько тяжеловатая, на мой вкус, она вела себя как юная девица, давно мечтавшая об этом занятии, впервые дорвавшаяся, желающая продолжения и разнообразия.

Ночка прошла... жарко. Мои нескромные ласки то приводили её в смущение, то вызывали пожелания:

- А можно... ещё раз так? Ой, что ж ты делаешь! Ой! Ещё. Ещё!

Уже на рассвете, совершенно замученная страстями любовными, она призналась, что ничего подобного у неё в жизни не бывало. Да и вообще, Жиздор был ей, конечно, мужем. Но не любовником.

Причину радости своей, восторгов телесных и душевных, она видела во мне и смотрела с полным обожанием. Но я-то понимаю, что дело не в моих м-м-м... физических характеристиках, а в той взаимной неприязни, даже и враждебности, что наполняла её отношения с мужем многие годы. Всю её жизнь. Типичная судьба типичной аристократки в средневековье.

Утром я вызвал к себе Боброка.

- По здорову ли почивал, Дмитрий Михайлович?

Боброк, снявший шапку, входя в комнату, кивнул, открыл, было, рот, чтобы ответить. И - замер.

Сквозь приоткрытую дверь видна опочивальня, в ней - "постель распахнутая настежь". В постели - Агнешка. Обнажённое, утомлённое страстями, вольно раскинувшееся белое женское тело среди смятых простыней и разбросанных подушек.

- Кур-р-вищ-ща...

Это не было произнесено. Только прошелестело шёпотом, сорвалось дыханием с его губ. Но я услышал. В два шага, выдёргивая огрызки, шагнул к Боброку. Подпёр клинком бороду:

- С-смерти ищешь?! Х-холоп...

Он дёрнул руками. И остановился. Не успевает, чуть нажму - перережу горло. Но ума старый воспитатель волынских княжичей не потерял:

- Говорили, что холопов на Руси более нет. Что ты людей русских из неволи освободил. А нынче против закона пойдёшь? Вором станешь?

Может, если бы русское рабство не обдумывалось мною давно - я бы растерялся. Но варианты уже прикидывались.

- С-слово не нр-равится? Не хочешь х-холопом с-сдохнуть? Так назовись сволочью или идиотом. Ты - уже вор. Ты слуга - воровского князя. А прирезать тебя по закону - я причину найду.

Он, кажется, собирался что-то возразить. Принять смерть славную от клинка "Зверя Лютого". Пришлось объяснить:

- Мне плевать, что ты, по подлой холопской привычке, лаешь госпожу свою бывшую. Она многие годы тебе благодетельницей была. Но ты, дерьмо собачье, по своей скотской манере, добра не помнишь. Мне плевать, что она тебе государыней была, что ты её и детей защищать клялся. Ты ж боярин святорусский. Таким изменить, предать - как дышать. Но она - наложница моя. Подстилка Зверя Лютого. За неё одну - таких как ты десяток зарежу, в землю закопаю. От тебя - ни пользы, ни удовольствия. Пор-рву. Понял?

Несколько мгновений мы смотрели друг другу в глаза, нос к носу. Потом он опустил веки и руки.

- Да. Господин.