Кандагарский излом

Наконец-то наши взгляды встретились. Не знаю, что сказал ему мой, но мне его — ничего. Пелена равнодушия и заморозки чувств.

— Конечно, — солгала, не моргнув глазом.

Он кивнул, разглядывая лесной массив, и вдруг приставил мне пистолет к виску. Я не ожидала подобного поворота, пребывая в уверенности, что почти приручила палача, и похолодела, сообразив, что мир проще и грубей наших иллюзий, а психология палача далеко не психология ребенка. Сколько бы мы ни прятались за иллюзии, грубый материальный мир безжалостно срывает их занавес и топчет, топчет… и мечты, и души, ломает планы, давит стремления к добру и свету.

Я покосилась на мужчину, боясь шевельнуться и лишь взглядом умоляя — перестаньте издеваться!

Он спустил курок.

Резкий, чиркающий звук словно кремнем шаркнул о кремень, подкосил мои ноги. Я рухнула на обочину, словно в сугроб, почувствовав жуткий холод, ознобом пробравший меня от макушки до пяток, и еще не понимала, что жива, что дышу, смотрю, слышу…

Меня заколотило мелкой противной дрожью, и каждая клетка души и тела затанцевала, выполняя свое па в диссонанс с другими клетками. Я не помню, чтоб когда-нибудь чувствовала себя настолько мерзко. Мыслей еще не было, и осознание, что я жива, заблудилось в дебрях какофонии звуков и ощущений.

Я клацала зубами, тщетно пытаясь сомкнуть челюсть, жмурилась, стряхивая навернувшиеся некстати слезы, и силилась понять, кто хрипит с глухим всхлипом, и чья это рука, скрючившаяся, как лапа курицы, царапает полоску асфальта. И дошло — больно. И поняла — жива.

Я вскинула голову, уставившись на мужчину: как вы могли?

Тот пожал плечами, равнодушно меня разглядывая:

— Осечка. Повторим? — и направил дуло на меня. Я шарахнулась в сторону, растянулась у колеса, не спуская глаз с бездушного отверстия. Кажется, я умерла еще до того, как услышала второй сухой щелчок. Умерла, понимая: со мной не шутили, а ошибка или не ошибка — не имеет значения.

Моя вера в лучшее, смелость, мужество, да все, из чего я состояла или думала, что состою, взвыв, поползло под машину — я осталась. Лежала и смотрела в небо, чувствуя, как холод овладевает моим телом, прокрадывается в душу, и та рвется в небо, ожидая встречи с иными существами, значительно добрее и светлее, чем она.

— Ангелов ждешь? — Киллер поднял меня за шиворот.

— Вы садист, — прохрипела я онемевшими губами, заваливаясь набок. Ноги отчего-то не стояли.

— Совет… — прошипел в лицо. — Не играй со мной! Не изображай Зою Космодемьянскую.

Мужчина открыл дверцу и пихнул меня внутрь авто. Я с трудом влезла в салон. Меня подбрасывало от холода, глаза смотрели, но ничего не видели, кроме плывущей мутной, как бензиновое пятно на воде, пелены перед ними.

— Вы садист! — с дробным стуком зубов повторила я опять, слабо соображая, что говорю.

— Больше осечек не будет, — предупредил он и завел мотор. Машина плавно тронулась в путь.

Я смотрела, как колючий свет фар выхватывает придорожный пейзаж, тревожа жизнь за стеклом. Асфальт, камень у обочины, указатель, куст… Мы ехали дальше, они оставались. Я смотрела, не соображая, что вижу, не понимая, вижу ли вообще. Впору было ощупать себя, чтоб удостовериться в наличии тела, а еще лучше — ущипнуть, чтоб точно понять — еще жива. Но я всего лишь смогла потереть висок трясущейся рукой.

— Сердце? — Мужчина не скрыл насмешки в глазах.

Соврать? Я сползла вниз по спинке, осев на сиденье, и, тяжело вздохнув, закрыла глаза.

— Урок пошел на пользу. Правильно, что не стала лгать. У таких, как ты, нет сердца. Значит, и болеть нечему.

Что это значит? О чем речь? Как легко палачу сделать больно, не прикасаясь, как бы между прочим, но за какие грехи?.. Память сама начала отматывать кадры моей далеко не праведной жизни. Но разве я сделала что-то такое, чтоб обо мне можно было сказать — «нет сердца»? Кто настолько зол на меня? Глупо даже вспоминать цепь обид, недоразумений, ссор, что множит наша суета по жизни. Вольно и невольно, в пылу, от отвратности настроения, в пику себе и другим или в отместку за неудачи и поражения, неудовлетворенность собой, своей жизнью, мы порой бываем неоправданно жестоки и творим зло, причиняя боль окружающим. Бег по кругу, где каждый, кто позади тебя, толкает и наступает на ногу, и ты в ответ наступаешь на ногу бегущему впереди, уже не думая, что делаешь. Но разве со зла?!

Я думала, что вырвалась из этого проклятого круга, перестала бежать по чужой воле, сбивать бегущих передо мной, завидовать тем, кто ловчее и быстрее, оставлять, не вспоминая, плетущихся позади, вовремя уворачиваясь от наступающих на пятки. В этом беге я потеряла самое ценное, что и было стимулом к бегу, поводом дышать, стремиться вперед, жить.

Я предполагала, что потеря будет тяжелой, знала, что мне будет трудно ее пережить, и выбора не было. Во всяком случае, тогда я его не видела, и выбрала его…

Лучше б я выбрала себя. Ведь все равно умерла и живу мертвой.