Кандагарский излом

Только ему дано судить меня, миловать и карать. Только ему я отдала душу и только ему могла отдать тело. Остальные — тлен, прах, частица бездарной картины в серых тонах, массовка на заднем плане… Но все это лирика, артефакт из разряда археологических находок — сейчас надо мной довлела реальность. И в ней бок о бок со мной жил какой-то Яго, который пристально следил и взвешивал каждый мой шаг и поступок, вздох и взгляд на чаше своих весов. Наверное, он ангел, бесплотный дух, что настолько свят, насколько и жесток. Его суд неправедный и неправильный, но апелляции не будет, приговор обжалованию не подлежит. Вот он, его посланник — сидит рядом и везет меня на гильотину. Равнодушно-отстраненный палач и судья, праведник и грешник. Карающий меч правосудия. Людского?

Да, я виновна. И виновата в том, что жила, как все, как могла и как получалось. И этим равна любому из толпы — и в хитрости, и в подлости, и в святости мы все одинаковы.

Божьего?

Так Богу и судить! И разве мог он наказать меня больше, чем наказал? Смерть лишь награда…

Что толку думать, кто и за что? Мне не понять своим умом чужой задумки.

Большинство перед смертью проходит ломки, переосмысления своей жизни, но что это изменило в той же жизни и смерти?

Я бы лучше поспала, глаза слипались от пережитых волнений, шок отпускал, давя на виски и напоминая — то ли еще будет… Не думай, что это конец — возможно, это всего лишь начало.

От этих мыслей не заснешь…

— Говори что-нибудь, не молчи, — приказал мужчина.

Наверное, слушая мою болтовню, ему было легче не заснуть за рулем. Но мне было наплевать. Какая мне разница — попадем мы в аварию или нет? Я все равно приговорена, а умру от пули или в автокатастрофе — частности. По мнению оплаченного палача, я — гнусь, но и он, по-моему мнению, не лучше. Мы стоим друг друга в жизни, так отчего бы не удостоиться общности смерти?..

Я упрямо промолчала.

Он включил магнитолу, оглушая меня визгливым плачем скрипки Паганини. «Ужас», — поморщилась я. С классикой у меня трудные отношения — избирательно лояльные. Бах убивает во мне человека, превращая в какую-то безвольную, бездумную тварь. Раба обстоятельств, Богов. Полонез Огинского вызывает мгновенный токсикоз — в свое время он слишком навязчиво следовал за мной, озвучивая самые отвратные моменты моей жизни, и горечь их последствий прочно отпечаталась тактами полонеза в памяти и душе.

Но наибольшую ненависть из всего музыкально-жанрового ассортимента во мне вызывал рэп. Стоило мне услышать пару гнусавых речитативных фраз в диссонанс с тамбурином, я подпрыгивала и слепла от желания не только выключить источник раздражающего звука, но и раздавить его, чтобы отомстить создателям сих «шедевров».

Помню, как этим летом в милейше-безоблачном настроении мы ехали с Лялей в такси. Она поступила в институт, ура! Волнения остались позади. Нас ждал прекрасный вечер втроем за отменными теткиными пирогами, душистым чаем и приятной беседой. И надо же было водителю включить рэп! Я начала закипать на втором такте, от первой фразы скрипнула зубами, после первого куплета готова была задушить водителя, а в середине второго разломать магнитолу. Конечно, ничего подобного я не сделала, а просто с милой улыбкой качнулась к мужчине и рявкнула в лицо:

— Выключите этот бред дебилов!!

Парень чуть не въехал в иномарку… Но освободил мой слух и разум от разъедающего тупизма.

Интересно, насколько меня хватит терпеть соло для скрипки? Паганини, кажется, уже водил смычком по моим оголеннным нервам. Я чувствовала прилив раздражения, которое, как цунами, заливало удушливой волной горло, глаза, мутило разум. Я сжала руки в кулаки и прикусила губу, чтоб не сорваться. Паганини гений и долго слушателей не утомляет. Может, следующим будет более приемлемый для моего слуха композитор? Желательно Орф. Его я переживу.

Полонез Огинского я узнала с первых тактов и очнулась, взвилась, чуть не проткнув крышу машины головой, обрушила кулак на магнитолу:

— Выключи!!

— Рэп? — услужливо предложил киллер, ничуть не смущаясь моим неврастеничным поведением.

— Нет!!

Он довольно хмыкнул и выключил музыку вообще. А я смогла перевести дух и притихнуть, настороженно косясь на мужчину: нервы у него не чета моим…

А сердце колотилось где-то у подбородка — мог бы и пристрелить по-настоящему.

— Можешь поплакать.

— Зачем? — спросила, чтоб только справиться с отупением и слабостью.

— Это твой любимый вопрос. Зачем женщины плачут, когда нервничают?

— Понятия не имею.

— Ты не женщина?

— Женщина.

— Плачешь?

— Бывает.

— От чего?

Я отвернулась к окну:

— От обиды и непонимания.

— От боли?

— От боли падают в обморок.

— Ты?

— Я — нет.

— От вида крови?

— Нет.

Я солгала. И была уверена: в этой лжи меня не уличить. Но он тихо прошептал:

— Врешь. Проверим?