Кандалы

У крыльца, под чуть-чуть зазеленевшей березкой, за накрытым столом с расставленными на нем приборами сидел Трофим Яковлич в белой холщовой рубахе с красными «ластовками» подмышками — словно бог Саваоф — и поучал сына своего Федора рассуждениями о жизни человеческой:

— Бог дал, бог взял и опять дал! Человек думает, что все на свете случайно происходит — и счастье и несчастье! А оно не случайно, жизнь каждого человека складывается от характера его, кто с каким характером родился. Иной — куда его ткнут, всю жизнь там и просидит, а другой за это время весь свет пройдет. Кто нужен жизни — того она сама найдет и на место поставит. А ненужному, что ни дай — все у него из рук валится: не сиди сложа руки, так и не будет скуки! Кто рано встает, — тому бог подает! Бывает, что в пусте городе и сидни дороги! А мое правило жизни такое: говори по делу, живи по совести, по напору и отпор держи! С мошенником можно дело иметь, с дураком — никогда!

Вот, к примеру, вернулось к нам богатство наше среднее, немудрящее — и на том спасибо, потому что не наше оно: бог дал, он же и опять назад может взять. Богатому кажется, что он для себя старается, для детей своих копит, а в жизни часто случается, что богатый всего лишается! На всяк час беды не упасешься! Всем слышно, как песни поем, да не слышно, как волком воем! Всякое скопленное богатство возвращается туда, откуда пришло, — в море людское!

Ведь это одно заблуждение — будто у кого деньги есть, тому и работать не нужно — лежи себе на боку: будешь лежать, так и денег не удержать! Рубль цел копейкой — у рубля копейки нет, так и рубля нет! По-настоящему — это зло и несчастье человеческое, когда капитал собирается в немногих руках: общий он должен быть, государственный, и назначение его — совершенствовать жизнь, чтобы труд был не проклятием, а радостью людей.

Вот пришла было революция, тряхнула всех здорово, но не сказала своего слова. Конечно, этим дело не кончится, может, через лет двадцать опять тряхнет. Неспокойные настали времена! Меня-то не будет тогда, но вы можете опять лишиться имущества нашего! Что ж? Я на это так смотрю: отобрали капитал — приказчиком служил, вернули — тот же приказчик я и слуга жизни: буду строить жизнь человеческую, чтобы она для всех лучше стала, чем была. Хочу, чтобы около меня общеполезное дело кипело, чтобы заводы и фабрики строились, сады расцветали и людей радовали, чтобы плодами земными засыпали нашу страну.

Что смогу — то и теперь буду делать: вернули нам мельницу, вернули сад, может и землицу ого́реваем. Сельское хозяйство — это самое великое, самое святое дело изо всех человеческих дел, будем его совершенствовать… Жизнь народа нашего тяжела и трудна; не забывайте о нем, не отдаляйтесь от него, не раздражайте народ против себя, вникайте в его положение, отзывайтесь на нужду и горе его! Тогда и не будете одиноки, и многое простится вам!

…Федор слушал хмуро. Он считал бесполезным возражать или спорить с отцом: каким он был, таким и остался до преклонных лет. Федор помнил, что отец и прежде проговаривался о своем тайном сектантстве, связывавшем его с поволжскими купцами-сектантами. Потому они его и поддерживали: Шехобалов тоже был членом тайной секты, преследуемой правительством. Может быть, оттуда и шли своеобразные воззрения Трофима.

— Вы, папаша, человек древнего благочестия! — сказал Федор, усмехаясь, когда отец как будто кончил свою речь. — Ваша жизнь уложилась в век минувший, а мне приходится укладываться в нынешний. Ведь было дело — обобрал вас близкий друг, но от этого ваши взгляды нисколько не изменились. У вас завидная вера в порядочность людей, тогда как я от этих людей хлебнул с юности столько горечи, что на мой век хватит. Я очень уважаю вас за вашу стойкость, но не могу быть таким, как вы, да и нету теперь таких людей, а может быть и прежде не было. С меня довольно того, что я испытал и видел. Как ни хорош наш народ, но попадись в мои руки капитал — ни в грош я этому народу не поверю и ни гроша ему не дам!

Трофим Яковлич вдруг запрокинул бороду и неожиданно закатился веселым, заливчатым, хитроватым смехом. Наконец, махнул рукой и, вытирая выступившие слезы, сказал:

— Ах, Федю́шка, насмешил ты меня, давно так не смеялся!.. А вот ты и не прав! — и он слегка пристукнул кулаком по столу, — и это я тебе нынче же на моем примере докажу!

Он придвинулся ближе к сыну, наклонился, расстелив бороду по столу, и продолжал, понизив голос: