Кандалы

Вукол стоял у ворот дедовой избы, поодаль от всех и печально смотрел на веселый хоровод: не было Груни, а без нее все это ему казалось скучным. Но вот, наконец, пришла и она; он еще издали узнал ее по воздушной, легкой походке, по красной повязке на черных, как смоль, волосах. С ее приходом хоровод еще более оживился, зазвенел девичий смех, парни молодцевато приосанились. Ее поставили «царевной».

Свирельный голос Груни выделялся из всего хора:

Как по морю, морю синему
Плыла лебедь с лебедятами,
Со малыми, со детятами…
Отколь взялся млад ясен сокол,
Ушиб-убил лебедь белую?
Он пух пустил по поднебесью…
А перышки вдоль по бережку…

Высоко в небе медленно плыли причудливые груды облаков, алых от заходящего солнца.

Вукол смотрел на Груню издали и чем больше смотрел, тем большее наслаждение испытывал от созерцания ее прекрасного лица. Казалось, она, как солнце, освещает всех. От ее присутствия становилось радостно на сердце. Он следил за ней глазами, когда она ходила в кругу, слушал, как она запела новую, быструю, веселую песню:

Солнце на закате,
Время на утрате,
Сели девки на лужок,
Где муравка и цветок…

Ребятишки всей деревни весело бегали около хоровода, только он один стоял в одиночестве и все смотрел на нее.

Солнце садилось за дубовым лесом. Алое пламя заката становилось багровым. Тени, простертые во всю ширину зеленой улицы, казались темней и печальнее. Вдруг Груня вышла из хоровода и своею быстрой, легкой походкой направилась прямо к нему, подошла вплотную. Вукол увидел ее лицо прямо перед собой: на черноволосой ее голове все еще был венок из кукушкиных слезок, на Вукола повеяло их тонким запахом, смешавшимся с запахом Груниных волос, пахнуло теплотой смуглого, крепкого тела.

— Ты что тут стоишь один? — спросила она с лукавой улыбкой, — одинокий какой! на вот тебе!

И протянула ему что-то, завернутое в бумажку.

Сердце Вукола заколотилось, на глазах навернулись слезы. Он молча принял подарок и вдруг весь вспыхнул до ушей, не сводя с нее восторженного взгляда. Груня тоже внезапно покраснела. Люди почему-то умолкли и следили за ними. Раздался дружный смех всем хороводом.

Груня, словно рассердившись, быстро повернулась и пошла обратно. Хоровод запел.

Вукол развернул бумажку: оказалась отличная стальная «аглицкая» удочка!

Посмеялась ли над ним красавица, детским подарком намекнув, что он еще ребенок, что ему рано засматриваться на девиц, или, наоборот, лучше кого бы то ни было поняла и почувствовала, чем она вдруг стала для него?

Вукол не знал, что с ним и можно ли решиться назвать то чувство, которое так рано пробудилось в его детском сердце, но, потрясенный, осмеянный и осчастливленный одновременно, прижав ее подарок к бушующему сердцу, убежал от хоровода за дедушкину избу, зарылся в мягкую, подернутую вечерней росой траву, пряча жгучие, непонятные ему самому слезы.

* * *

На покос отправлялись в степь за много верст от деревни, жили в степи все лето. Устраивали большой шатер, называемый «станом», расстилали в нем кошмы и прятали съестные припасы. Запасались бочонком студеной колодезной воды, отбивали молоточками косы, точили их длинным бруском и принимались за работу.

В первой косе шел дед Матвей, за ним едва поспевал Яфим, а малышам давали отдельный участок — учиться косить. Толку от их косьбы было мало, но ребята годились сгребать сено граблями, и в особенности когда свозили копешки к стогу лошадью, к хомуту которой привязывалась веревка, зацеплявшая копешку и волочившая ее волоком к стогу; лошадью должен был управлять верховой, а тут ребенок заменял взрослого и был даже удобнее: лошади легче.

Ребята гоняли лошадей на водопой, вечером разводили костер и вообще были нужны на мелкие дела и посылки. Настя и Ондревна сгребали сено вместе с ребятами, в деревне домовничала бабушка.

Сочная, густая трава ложилась прямыми рядами и быстро сохла под палящими лучами солнца. Все тело ломило от этой тяжелой и увлекательной работы.

Длинный летний день разделялся на четыре «уповода» — от восхода солнца до закуски, от закуски до завтрака, от завтрака до обеда и от обеда до ужина, когда солнце уходило за край земли. Отдыхали только после обеда. Страшно усталые, засыпали моментально, где попало: в тени телеги, под тенью травяной копны, под кустом. Спали как убитые, и казалось — только заснули, когда раздавался суровый голос деда, призывавший на работу.

К полудню скошенная трава высыхала, бабы и ребята сгребали сухое сено в маленькие копешки.