Кандидат в Будды

Познакомился с этими необыкновенными людьми я в разное время и при совершенно различных обстоятельствах. С Сашей Чавынчаком мы встретились в середине 90-х, уже точно не могу припомнить, кто нас познакомил. Мы попробовали поимпровизировать на моем дне рождения в галерее «Spider & Mouse» («Паук и мышь») Марины Перчихиной, позднее, в «Салоне Всех Муз Анны Коротковой», к нам присоединился другой тувинский певец — Байлан, приятель Чавынчака. Саша поразил меня своеобразными и очень глубокими представлениями о тувинской музыке. Для него очень важно было отделить ее от всей внешней экзотики, от расхожего штампа, что вся тувинская музыка сводится прежде всего к горловому пению. Он много и интересно рассказывал (несмотря на слабое владение русским языком тогда) об особенностях различных музыкальных диалектов тувинской музыки, об отличиях и сходствах с монгольской музыкой, экспериментировал, соединяя тувинскую музыку, пение с джазом, блюзом, роком. Играл он свою музыку преимущественно на совершенно современном инструменте — на электрогитаре.

Помню, что жилось тогда ему в Москве трудно: каких-то надежных заработков не было. Я предложил ему разделить свою работу — занятия с танцовщиками в «Классе экспрессивной пластики» Геннадия Абрамова. Саша нередко просто просил помочь деньгами, и делал это с такой смущенной детской улыбкой, что отказать ему было невозможно.

Собирался записываться со мной, ехать вместе на какой-то джазовый фестиваль в Казани. В Москве Саша принимал участие в самых разных проектах, даже пел под мой аккомпанемент на поэтических мероприятиях «Крымского клуба» Игоря Сида в культурном центре «Феникс», участвовал в «Yellow Party» бурятской художницы Ирины Балдано в «Третьем Пути», репетировал с перкуссионистом Михаилом Жуковым.

Потом пришла новость, что Саша умер от рака желудка. Мордовские и татарские друзья его успокаивали меня, мол, скорее всего это магический (шаманский) ход, попытка обмануть Смерть, как бы спрятаться от нее, ввести ее в заблуждение, распространив ложный слух о своей мнимой смерти. Возможно, этот трюк отчасти сработал!

В 2005 году, когда я вместе с Сайнхо приехал в Туву на фестиваль Устуу-Хурээ, на ступеньках крыльца у входа в Министерство культуры и национальной политики Тувы в Кызыле ко мне подошел весьма жизнерадостный человек с маленькой видеокамерой и штативом, который неожиданно обратился ко мне: «Привет, Летов! Ты к нам из Америки приехал?» Оказалось, что это — приятель Саши Чавынчака — Немо (Александр Сат). В Америке я в последний раз был в 2001-м, так что поначалу весьма удивился, но впоследствии понял, что тувинцы зачастую очень по-особенному воспринимают временные последовательности. Приходит на ум Кант с его постулатом о том, что время и пространство — лишь условия восприятия человеком реальности. Немо немедленно установил штатив, камеру и взял у меня видеоинтервью, похвалив мою тибетскую рубашку из крученого шелка и шапочку, сшитую Ириной Балдано.

По приезде на фестиваль, вечером, когда стемнело и резко похолодало, у огромного костра я встретил живого, хотя и очень похудевшего Сашу Чавынчака, который сразу же стал излагать мне свое новое учение о связи тувинской космогонии, чисел и музыки, — книгу, над которой он работал в то время. Числа у Чавынчака, почти как у неоплатоников, порождали друг друга, звезды, небо и музыку. «Знаешь, что означает четверка в тувинской космологии?» — спрашивал меня он и тут же начинал рассказывать. Костер взметнул пламя на несколько метров, над нами было огромное звездное небо — и кроме искр костра никаких других огоньков цивилизации вокруг… «Знаешь, что такое девятка?..»

Книгу эту, по его словам, собирались сразу перевести на английский, так что она должна была выйти на трех языках. От костра шел жар, но ночью стремительно холодало. Больше Сашу Чавынчака я никогда не видел.

Ночевал в юрте, куда Корнелия Мюллер поздно ночью привезла музыкантов из «Sun Ra Arkestra». Утром я проснулся оттого, что Немо установил у меня в ногах штатив и брал интервью у только что проснувшейся новоджазовой легенды — 83-летнего афроамериканского саксофониста Маршалла Аллена. Вопросы последовали, как только тот открыл глаза!

Вечером того же дня после выступления с Сайнхо на открытии Устуу-Хурээ имели место некоторые забавные недоразумения, которые укрепили меня в убеждении, что тувинцы воспринимают мир более одухотворенно, чем мы, — в частности, как манифестацию энергий, как бы истекающих из людей, они видят мир, в котором ауры — такая же реальность, как наши слова и улыбки.

Ко мне, растерянному и смущенному разговором с незнакомой одухотворенной тувинкой, подошел Немо и, как-то внимательно посмотрев, сказал: «Летов, у тебя все будет хорошо! Только вот… Как у тебя отношения с дедушкой?» Я ответил, что я его никогда не видел, так как его расстреляли в 1937 году. Немо продолжал: «Вот-вот. Займись этим! Все хорошо, только справа в ауре небольшое пятнышко». И он указал мне куда-то в пространство чуть выше виска.