Каникулы совести

Как ни в чём не бывало, он нагнулся, подобрал обломки, сунул их мне, опешившему, в руки, вернулся на секунду в «ризницу», погасил там свет, аккуратно закрыл за собой фанерную дверь — и, уже совсем повеселевший, указал мне на выход.

Я, недоумевая, повиновался.

В последний момент я успел ещё немножечко побыть экскурсантом. Оказывается, вот этот предбанничек на входе, который я как-то так прошагал, не заметив — это «притвор». Очень интересно.

Без особой спешки мы обогнули здание снаружи и оказались в его тылах, где было как-то особенно тихо, сыро и немножечко зловеще — как всегда бывает в потаённых уголках природы, куда человек забредает, в основном, справить нужду. В духмяных зарослях высоченной травы обнаружился, однако, стеклянный куб утилизатора последнего поколения. С помощью слова-кода открыв широкий квадратный люк, Игорь брезгливо отправил туда обломки, однако запустить устройство в действие не потрудился — и на мой вопросительный взгляд с улыбкой пояснил:

— Он пустой ещё. Это для него неполезно.

Я пожал плечами. Мне было бы интересно посмотреть, как работает устройство, я такого ещё не видел. Впрочем, я хорошо понимал, что Игорь Кострецкий уже продемонстрировал мне всё, что имел продемонстрировать, — а, стало быть, экскурсия закончена, нравится мне это или нет.

В том, что спектакль был подготовлен заранее и разыгран персонально для меня, я почти не сомневался. Но что это всё значило?.. Я догадывался — что. И боялся догадываться. Не смел задумываться. И лишь покорно плёлся по тропинке вслед за Игорем, который — видимо, из деликатности — перестал, наконец, изводить меня своей вечной болтовнёй и только чуть слышно мурлыкал себе под нос какой-то модный мотивчик.

Добравшись до павильона, мы увидели, что за время нашего отсутствия мизансцена почти не изменилась — только теперь Бессмертный Лидер в одиночестве отдыхает на балкончике, удобненько опершись на деревянные перила и попыхивая, сталин недоделанный, ароматической трубочкой, запрещённой для всех, кроме него, — а Клавдия, ну до того хорошенькая с кукишком на затылке и в белом с оранжевыми горохами платьице, с понурым видом сидит чуть поодаль на высоких ступеньках, видимо, не решаясь ни покинуть своего благоверного, ни завязать с ним какую-нибудь познавательную беседу. Завидев нас, она, однако, мигом вскочила — и вприпрыжку, совсем как ребёнок, бросилась навстречу, звонким голоском напевая:

— Вернулись, вернулись!..

Бедненькая, с грустью подумал я, видно, всё ж не так-то оно сладко — быть подругой осьминога в человеческом обличье. Тот, кстати, не проявил ни малейшего недовольства её побегом, глядя сверху на нашу трогательную группу с той же флегматичной, благосклонной улыбкой, с какой доселе взирал на расстилавшийся перед ним вид.

Внезапно я почувствовал, что не могу больше ни секунды оставаться в его обществе. Не знаю, что тут было причиной — он ли сам, сцена ли, что десять минут назад разыграл передо мной Кострецкий, или просто Кутина искренность, так контрастирующая с осточертевшими мне за эти дни двусмысленными гримасами и ухмылками обоих государственных мужей, — но только я чувствовал, что видеть его сейчас — выше моих сил и, если я срочно чего-либо не предприму, никто не сможет поручиться за моё шаткое стариковское здоровье. Вот почему в следующий миг я и сам осклабился в неестественной, зверской улыбке, решительно взял Кутю под руку и, громко сказав:

— Пойдём, Клашенька, от этих злобных дядек, пусть они тут без нас ведут свои скучные взрослые разговоры, — потащил её прочь по розовой мостовой (бедняжка с трудом поспевала за мной, но не сопротивлялась), почти физически ощущая, как «дядьки» лыбятся мне в затылок. Не заподозрили бы меня в преступной к ней склонности. Не заподозрят. Вот за что люблю нынешних. Это в мое время нельзя было обнять маму, чтобы тебя тут же не обвинили в инцесте, и пожать приятелю руку, чтобы кто-то тотчас же не завопил: «Гомики!». А теперь мужчины повально красят губы и ресницы, выщипывают брови, делают маникюр — и никому ничего даже в голову не приходит. После того, как в З7-м году Кострецкий легализировал половые извращения и ввёл их изучение в обязательную школьную программу, они резко вышли из моды — и сейчас редко-редко можно встретить на улице однополую парочку. Все они предпочитают лечиться у специалистов моего профиля, чтобы создать здоровые семьи. То же и с педо- и некрофилией и прочими перверсиями. В общем, спасибо Бессмертному Лидеру и тд. за то, что девяностолетний старик, гуляющий под ручку с девятнадцатилетней девушкой, вызывает теперь у людей только самые чистые и трогательные ассоциации.

Впрочем, подумал я, внутренне помрачнев, в её годы девяносто и семьдесят пять — почти одно и то же. А ведь я так до сих пор и не выяснил — в курсе ли она этого маленького возрастного шулерства?.. О, конечно, ведь им это сейчас, кажется, с пелёнок вдалбливают. Ну, и как она справляется с этим знанием? Или просто не задумывается о таких отвлечённых материях? Вот о чём я хотел её спросить, но вместо этого почему-то брякнул совсем другое: