Каникулы в Чернолесье

— Он показал мне, как все было, — сказал я. — И даже как все может быть. Со мной. И… с другими.

— Заморочить — это он умеет, — ответил дед хмуро. — Этого у него не отнять.

— Мне показалось… — начал я. — Мне показалось, что я… могу отнять. Могу отнять у него силу.

Герман снова посмотрел на меня искоса.

— Поэтому он и выбрал именно тебя, — сказал он. — Ты — никакой не последыш, в отличие от него самого… Ты — единственный, кого он боится.

— А ты? — спросил я.

— Он мог бы убить меня. Он уже это сделал… почти. Но теперь он знает: ты будешь мстить. Месть — это зло, порожденное другим злом, но против твоей мести он безоружен, потому что правда на твоей стороне.

— Так значит, правда — это зло? — спросил я.

— А ты этого не замечал? — Герман опять посмотрел на меня — еще серьезнее, чем раньше. — Ты узнал правду о том, как погибли твои родители — и эта правда не была доброй. Тебе стало многократно больнее, чем когда ты этого не знал. Но твоя боль — это твоя сила, Сергей. Преврати ее в оружие, и ты будешь страшен для врагов.

— И тогда мы победим? — спросил я.

— Нет. Мы не победим. Но в самой безнадежной битве лучше биться за правду. Тогда и смерть покажется не такой бессмысленной.

— Все равно это грустно, — сказал я, глядя прямо перед собой.

Мои глаза слезились — должно быть, от яркого солнца, что вылезло из-за дальних гор и светило теперь прямо нам в глаза.

— Не печалься, — сказал дед. — Это только одна часть правды — суровая ее часть. Есть и другая.

— Какая же?

Дед взглянул в заднее зеркало. Усмехнулся и хлопнул меня по коленке.

— Красивая, — сказал он.

* * *

Когда Майя обогнала нас на своем мотоцикле и решительно преградила дорогу, Герман и не думал с ней спорить. Свернул на обочину и остановил пикап, посмеиваясь.

Ехидный Карл проворчал что-то про pick-up, но я его не слушал.

Отворил дверцу и вышел.

Майя все так же была без шлема. Но ее кожаная куртка куда-то делась. Теперь она была в том самом удивительном платье — льняном, тонком, — в котором чуть не свела меня с ума в первую ночь, у костра. Чтобы усесться в этом платье на мотоцикл, ей пришлось расстегнуть его снизу сразу на несколько пуговиц. Как вы уже догадались, в течение нескольких секунд я радовался этому обстоятельству. Потом поднял глаза на нее.

Майя смущенно перебирала свои золотые волосы, как делают девушки в старых фильмах. Только я уже достаточно знал ее, чтобы не поддаться на этот трюк. А она знала, что я знаю.

— Мы уезжаем, — сказала она. — «Эдельвейс» закрывается. Игры закончились, энергию отключили… теперь уже не побегаешь под луной на гиперскорости. Даже жалко немножко. Тебе жаль?

Я медленно покачал головой.

— Догадываюсь, почему. Я подумала, что ты вряд ли приедешь попрощаться.

Я кивнул.

— Может, ты и прав, Сергей Волков, — сказала она. — Но не принимай все слишком всерьез. Сегодня у нас была приятная прогулка… думаю, ты запомнишь ее надолго. Но я на этом не настаиваю.

Я слушал ее и не мог понять, почему она так говорит. Или нет: понимал, почему, но не знал, зачем.

— Ты был милым, волчонок, — сказала она. — Но между людьми все происходит не так просто… ты же понимаешь.

Я пожал плечами.

— Так и будешь отмалчиваться? — спросила она. — Когда ты был волком, ты был… куда смелее.

— Тогда я не знал, что ты меня обманываешь, — проговорил я угрюмо.

— А что такого я сказала?

Я стиснул зубы, чтобы промолчать, и все-таки не удержался:

— Ты мне сказала, что мы… не будем всегда вместе. И это было серьезно. Разве нет?

— А что ты хотел, чтобы я сказала, когда мой братец Феликс маячил у тебя за спиной?

Я зажмурился. Она опять была права. И я опять не мог прочитать ее мысли. По крайней мере, те, что она хотела от меня скрыть.

— И что же? — спросил я упрямо. — Ты хочешь сказать, что мы…

Майка не дослушала. Она соскочила с мотоцикла, и тот покачнулся и рухнул на песок. Она даже не оглянулась. Она шагнула ко мне и положила обе ладошки мне на плечи.

— Ты все-таки глупый, малыш, — сказала она. — Мы еще даже не были… вместе… по-настоящему.

Моя голова закружилась, как от ее волшебного зелья. Чтобы удержаться на ногах, мне пришлось встать к ней близко-близко. Но тут она ухватила меня сзади за отросшие волосы и хорошенько дернула. Я даже охнул от боли.

— Остынь, — прошептала она. — Герман спалит.

Мне было стыдно. Но стыдно главным образом потому, что… мне было наплевать на Германа. Наплевать на все, что уже случилось и еще может случиться.

Майя откинула золотые волосы. Она как никогда была похожа на валькирию. И я поцеловал ее.

Наверно, я что-то сделал не так, но это оказалось немножко больно. Я почувствовал на губах вкус крови — и ее, и своей.

Кровь ударила мне в голову.

Это было похоже на загрузку самой сумасшедшей игры, в какую мне когда-либо приходилось рубиться.

Я откуда-то знал все ее правила, только ни разу еще не пробовал дойти до финала. Я даже не знал, что лучше — победить или проиграть. Мне уже казалось, что я вот-вот это узнаю.

— Не спеши, — сказала она вдруг. — Не надо быть таким… как все.

— Но я не хочу ждать, — возразил я. — Лучше я буду как все.