Каникулы в Лондоне

— Дай мне автограф, умоляю!

— А-а-а, я не верю своим глазам! Это ТЫ!

Истерики, слезы, вопли восторга, стремление повиснуть на Ларри, прижать к себе и никогда не отпускать, поскорее сделать совместное селфи — все эти девочки хотели от него одного: внимания только к себе.

Я отступила на второй план, надеясь переждать бурю и полагая, что Ларри снова сумеет выкрутиться: даст всем автографы, пообещает скорую встречу на опен-эйре — концерте на площадке под открытым небом, где вечером выступает, и благополучно спровадит их прочь.

Но оказалось, не всем был так важен Ларри. Некоторых заинтересовала и моя персона.

— О, я думала, вы расстались. А ты что, правда повсюду с ним ездишь? — девчонка с красными дредами была ниже меня на целую голову, но это ничуть не мешало ей смотреть на меня снизу вверх с неприкрытым сарказмом. Она не смущалась и того, что мы незнакомы — явно чувствовала себя правой. И, надо же, это действовало — я ощущала себя крайней, как будто села на чужой стул.

Рядом с ней стояла еще одна, немного выше, сутулая, с выкрашенными в ядовито-розовый цвет волосами.

Я мельком взглянула на Ларри. Он раздавал автографы и улыбался, не глядя в мою сторону. К сожалению, я находилась в невыигрышной ситуации — практически за его спиной, так что подать сигнал «SOS» не привлекая внимания не представлялось возможным.

— Чем ты так хороша, не могу понять? — прищурилась красная с дредами. — Может, позволяешь ему вытворять всё, что хочется и когда хочется?

Мне стало противно. Я попыталась прорваться, но она оттолкнула меня, возвращая на прежнее место.

— Не уходи от разговора.

— Разве это разговор? — хмыкнула я. — Ты не знаешь меня, и думаешь, что знаешь Ларри.

— Ах, так значит, ты его знаешь, а мы нет? — она засмеялась, чем привлекла внимание еще пары девчонок и самого Ларри.

— Эй! — окликнул он, чувствуя, какие тучи нагрянули надо мной. Но не тут-то было. Фанатки прочно завладели его вниманием и, зажав в кольцо, не желали выпускать после стольких приложенных усилий.

А боевая девчонка, похоже, решила, что словом вряд ли чему-то поможешь, и, неожиданно для меня, взмахнула рукой и ударила по лицу. Прямо на глазах Ларри и десятка его фанаток.

На секунду я оцепенела — не столько от боли, сколько от шока. Покачнулась, но не упала.

Меня бьют? Меня бьют! Впервые в жизни! На глазах Ларри!

Прежде, чем я успела прийти в себя, последовал новый удар.

Честно говоря, я слабо ориентировалась в тот момент в пространстве и времени. Помню только, что на второй раз упала, и тут же ноги начали бить меня прямо в живот. Какие-то крики. Голос Ларри.

Это я кричу?

Нет, я молчу.

Хочется закрыть глаза, свернуться в клубочек и поскорее оказаться дома. В Москве. Или, лучше всего, в доме детства. Далеко-о-о отсюда.

— Эшли, прекрати!

Эшли — это она?

Я закрыла лицо руками, надеясь на чудо, и на то, что в Лондон я всё же вернусь сама, а не на инвалидной коляске. Вот и расплата. Расплата за всё. А я-то думала, что гнев Пола — худшее, что может быть.

Прошло, кажется, невероятное количество времени, прежде чем чьи-то руки помогли мне подняться и принять сидячее положение.

— Энн! Энн, ты в порядке? Слышишь меня? Посмотри на меня.

Неохотно повиновалась.

Это Ларри.

Попробовала выдавить из себя улыбку.

Больно.

Подоспевший откуда-то персонал помог мне подняться. Ларри не позволил им прикасаться ко мне, сам поднял на руки и жестко спросил:

— Где у вас медицинский кабинет?

Охрана уже, вероятно, успела разогнать всех фанатов, потому что я никого не заметила. Только обеспокоенных людей в черно-белом — это их форма в отеле, и охрану.

Минут десять меня держали в маленьком кабинете, где горько пахло лекарствами. Проверяли на наличие переломов, обработали синяк на скуле и разбитый с левой стороны подбородок, дали какую-то таблетку для успокоения.

Всё это время обеспокоенный Ларри сидел с виноватым лицом на стуле напротив и внимательно наблюдал за всем, что со мной делают.

— Что с ней будет? — спросила наконец я, когда мне перестали задавать вопросы, проверять пульс и ощупывать.

— С ней? — опешил Ларри.

— Её же не посадят в тюрьму?

— Я не знаю.

— Я не держу на нее зла. Если мы можем как-то содействовать, пожалуйста, сделай это. Она сама не знает, что творит, — я вздохнула и перевела взгляд в окно, из которого видна была лишь стеклянная крыша соседней высотки.

Мне было обидно и больно, но я не желала расплаты за это. Знала, что люди, которые стремятся причинить другим зло, тем более под таким благовидным предлогом, как чувство любви к кому-то, на самом деле ущемлены и страдают от этого. Но не признают. Или не осознают.

Ларри пересел ко мне и прижал к груди — осторожно, чтобы не причинить боли. Я прижалась щекой к его теплому свитеру и закрыла глаза от невозможного чувства нежности. Вот бы сидеть так всю жизнь. И чувствовать себя также уютно.

— Ты просто невозможная, — негромко сказал он. А затем приподнял мою голову, чтобы взглянуть в глаза, и, закусывая губу, произнес: — Прости меня.

— За что? — покачала я головой, мысленно добавляя: «дурачок». Но не знаю, вдруг по-английски это будет звучать обидно?