Каннибалы

– А! – вскрикнула она, вскочила, панически смахивая животное. Всплеснула руками. Брякнула тарелка. Опрокинулся бокал. Расплылась, впиталась в скатерть розовая лужица.

«Ебанько. Точно – ебанько», – мрачно подумала Майя, наблюдавшая все это в узенькую щель между косяком и дверью.

– Ах!.. Что!.. Оцарапалась? – хозяйка вскочила, уронив салфетку, бросилась. Но не к гостье, а к кошке. Бережно перехватила животное под грудь. Кошка повисла, обмякла, выставив передние лапы. Вид у нее был обычный – отрешенный.

– Ей нельзя волноваться, – с трудом скрывая раздражение на неуклюжую гостью-дылду, объяснила Елизавета Антоновна. Но раздражаться она не имела права: дылда могла помочь Майе. И чтобы не испортить дипломатическую миссию, Елизавета Антоновна наскоро сляпала объяснение: – Пойду измерю ей давление. Вы не представляете… Только говорят, что у кошки девять жизней… Они такие хрупкие. А ей завтра в Лондоне на чемпионате выступать. Защищать честь России. Это же не шутки.

И так быстро унеслась с дымчатой пациенткой, что Майя еле успела отскочить от двери в тень, прочь, как будто ее тут вообще не было.

Помолчали.

– Ну ничего, – первым заговорил хозяин дома.

– Надеюсь, киса скоро поправится, – высказал соболезнования Славик, как будто Даша не столкнула кошку с колен, а села на нее с размаху. Но он разглядел в глазах Елизаветы Антоновны страсть, а в таких делах лучше пересолить, чем недосолить.

– Пожалуйста, не обращайте внимания, – успокоил всех Свечин. – У кошек девять жизней. Еще вина?

Налил.

– Даша, я на самом деле обожаю ваше искусство. Больше, чем смогла выразить моя супруга, – проникновенно начал Свечин. И тут же поставил бокал на стол, чтобы не было похоже на тост. – Я понимаю, что ваше искусство – крупное, выдающееся явление в русском, мировом театре. Простите, что я так наивно изъясняю свои мысли. Но… Скажите, я могу для вас что-то сделать? Я был бы так счастлив знать, что причастен к тому, что вы чувствуете себя в Москве хорошо. Что ничто не мешает вам свободно, вдохновенно творить. Может, вам что-то надо?

– Вроде нет, – Даша беспомощно оглянулась на Славика. Но тот с невозмутимым лицом гонял по тарелке морковный кружок.

– Ну не вам лично, – не унимался Свечин. – А, так сказать, для атмосферы вашего искусства. Например, провести новое отопление в грим-уборных? Или в школе перестелить полы. Видите, я знаю, как важен для танцовщиков пол! Совершенно неправильно говорят, что плохому танцору и пол кривой, согласны?

– Да, – Славик, наконец, пронзил морковку, поднял вилку. Подтвердил: – Это точно. Иногда на гастроли приходится возить свой собственный пол – чтобы не налететь на какой-нибудь жуткий местный. Я один раз подпрыгнул на таком. Думал, позвоночник через голову вылетит.

Свечин не засмеялся, а сочувственно – как свой, понимающий – закивал:

– Вот-вот. Ужас.

Но отметил, что Даша не сказала ничего. Пустил другой шар:

– В школе, может, полы пора заменить? – Сообразил, быстро поправился: – В вашей старой школе. В Питере.

– Спасибо, – благодарно удивилась Даша. – Это было бы здорово.

Свечин расцвел. Проникновенно поглядел ей в глаза. Подумал, не взять ли ее руку в свои, но решил, что будет чересчур. Взял вилку и нож.

– Видите ли, Даша, мы правда все понимаем сами. Я и Елизавета Антоновна. Мы не спорим. Я сам Майе откровенно говорю, что она – не очень. Скажем так. Ну, вы понимаете. Что я вам-то буду объяснять…

Даша смутилась, опустила глаза в тарелку.

– …Но Майя, – продолжал ее отец. – Майя так любит балет!.. Даша, вы знаете, у меня идея. А может, вы дадите ей частные уроки? И все в ней исправите, как считаете нужным. Научите ее, как надо, чтобы было хорошо.

Даша хотела было сказать, что…

Но Славик под столом так лягнул ее ногой, что она подняла лицо от тарелки, посмотрела на Славика. Потом на Свечина – в его глазах отцовская любовь мешалась с отцовским же уязвленным честолюбием и еще чем-то таким, что Даша даже не поняла. Зато Славик понял.

– Учиться всегда полезно, – изрек он.

– Вот!.. А теперь давайте выпьем за ваше искусство! – схватился хозяин дома за бокал.

19

На обратном пути Славик, не пивший за столом, вел машину. Даша выговаривала ему:

– Я категорически, категорически против всяких таких… этих… вась-вась.

Она пояснила свои слова жестом.

Мимо летели огни – домов, реклам, светофоров. Они придавали московской ночи нечто многообещающее, романтичное.

– Девочка – плохая. И точка.

Славик вздохнул:

– У нас треть кордебалета таких девочек.

– Неправда. Кордебалет в целом хороший.

Славик не ответил, поглядывая на знаки, в зеркало, на светофоры.

– Я не понимаю, – продолжала Даша. – Хорошо, плохая… Но зачем им всем тогда так надо в балет? А?

– Чего именно ты не понимаешь? – спокойно, без вызова переспросил Славик, ловя ее сердитый взгляд в зеркале над ветровым стеклом.

– У Майи этой же и так все есть. Квартира, машина, шмотки, украшения и прочее.

– А тебе балет зачем?

Даша резко повернулась к нему. Но Славик смотрел на дорогу.

– …Тебе же в принципе ничего не нужно – ни квартиры, ни машины, ни шмоток, ни украшений и прочего.