Каннские хроники. 2006–2016

Мне кажется, что гомосексуальный мотив важен у Кешиша прежде всего как драматическая метафора жизненного тупика. Она очень содержательна. Ведь что такое гомосексуальность в онтологическом, антропологическом смысле (верим мы в Бога или нет)? Это тупик бесплодия и господство самоценного секса, лишенного своей главной функции – продолжения рода. В этом смысле гомосексуальность – действительно знамя нашего времени, когда различные технологии контрацепции и прерывания беременности превратили секс в, наверное, самую вожделенную сферу глобального потребления. Кешиш, по-моему, и использует вымороченность, отсутствие перспективы в гомосексуальных отношениях как необходимый ему метафорический смысл. При этом, не впадая ни в какой романтизм или политическую ангажированность, показывает, что бешеная страсть, которой обуреваема соблазненная и покинутая Адель, так же безысходна, как и рациональная попытка ее возлюбленной Эммы сделать бездетный секс легитимным и семейным в паре со своей родившей на стороне ребенка партнершей (женой?). Мне кажется, такие браки – лишь лукавая уловка современного телесного мира.

А. Плахов. Я бы предпочел, чтобы мы не превращали кинокритическую дискуссию в обсуждение природы гомосексуальности и проблемы однополых браков. И так есть достаточно охотников сделать в этой области открытия – возьмем хотя бы наших политиков из Госдумы. Эти проблемы неоднозначны, и среди нас троих тоже нет единодушия в отношении к ним. Поэтому лучше ограничиться тем, чтобы каждый предложил свое прочтение фильма Кешиша. С моей точки зрения, режиссер не показывает никакой безысходности однополой любви. Он показывает два пути; если бы Эмма была мужчиной, получилась бы классическая тема. Она и так получается, но гомосексуальность придает ей более современный и драматический обертон.

Л. Карахан. «Открытия» думских сидельцев действительно одиозны. Ну и что? Важно другое: оказывается, ты считаешь, что гомосексуальность в фильме Кешиша – это всего лишь «драматический обертон», современная одежка, я же уверен, что это важнейший, базовый драматургический мотив всей истории: это та «длинная волна» современного телесного мира, поймав которую Адель простодушно надеется вырваться в какое-то другое, новое измерение жизни. Но в том-то и дело, что эта «длинная волна» выносит ее на антропологическую мель, где она лишь острее чувствует изгойство. И куда дальше – непонятно.

Д. Дондурей. Я готов тебе резко возразить. Во-первых, проблематика безудержной нетерпимости, отторжения «иного», «чужого» остра в современном мире как никогда. Знаете ли вы, что 85 процентов населения России сейчас отрицательно и крайне отрицательно относятся к гомосексуальным связям, а 49 процентов наших соотечественников голосуют за уголовное преследование таких людей? Французский режиссер бесстрашно принял на себя вызов осмысления этой культурной и цивилизационной драмы.

Во-вторых, фильм стал лидером каннской фестивальной коллекции не потому, что там лесбийские сцены, не вследствие того, о чем ты говорил, – про потребительскую ориентацию современного мира или предательство священной миссии деторождения…

Л. Карахан. Я говорил прежде всего о социальной составляющей.

Д. Дондурей. Даже это здесь неважно. Художнику – Абделатифу Кешишу – удалось выйти за пределы многих – и социальных, и сексуальных, и психологических, и культурных – перегородок, ограничений. В этом фильме благодаря прозрениям, мастерству, мышлению художника удалось все эти препятствия преодолеть. Этот фильм не о потенциальном браке, не об удовольствии от секса, не о том, что одна героиня – из простой семьи, а другая – из непростой, а о том, что у людей существует какое-то беспредельное содержательное – духовное, не знаю, как точно это в данном случае обозначить, в любой системе критериев – человеческое измерение. Оно шире, чем все эти функциональные кнопки, которыми ты их только что прикнопил, или пригвоздил.

Л. Карахан. «Прикнопил», «пригвоздил»! Ты возмущаешься. Но объясни, где, в каких эпизодах ты обнаружил то беспредельное духовное содержание, о котором говоришь?

Д. Дондурей. В любых сценах на протяжении всего фильма. Мы видим, как эта девочка вырастает в человека, который, хотя она и служит всего лишь в детском садике, завтра может быть волонтером, писать замечательные сценарии, заниматься contemporary art, да чем угодно. На наших глазах она внутренне вырастает, достигает подлинной глубины…

Л. Карахан. Именно этой глубиной она и подавлена в финале?

Д. Дондурей. Но все сложные люди во все времена, художники в частности, в психологическом плане были большей частью подавлены.

Л. Карахан. Не понимаю, о каких ее художествах речь. Художница – это как раз отвергнувшая ее Эмма. Адель – изгой того мира, где вернисажи и прочие тонкие материи. Она годится только для того, чтобы варить этому миру макароны. Вспомни сцену богемной вечеринки у Эммы, где эти самые макароны пользуются таким успехом.