Канны для ванны

У кофе не самый лучший вкус, когда его пьешь с перепою, но он помогает привести себя в чувство, и даже восемьдесят рублей за кружку уже не кажется грабительской ценой. Я пил мелкими глотками и чувствовал, как возвращаюсь к жизни: гул в ушах пропадает, желание лечь и сдохнуть прямо посреди улицы уже проявляется не так сильно, а глаза сбрасывают с себя мешки с песком и поднимаются выше и выше, как воздушный шар. Спасибо тому, кто придумал кофе. И ноги бы сломать тому, кто придумал алкоголь.

Я пришел чуть раньше, но Олег уже был на месте. Сидел на лавочке и что-то яростно чертил в блокноте. Заметив меня, он захлопнул блокнот и поскорее запрятал в карман.

— Это, это, это... — твердил он, вытянув руку для приветствия.

— Саня, — напомнил я.

— А я. это

— Олег. Я помню.

— Снимать будешь?

— Нет. Сегодня не получится. Извини. Парни приболели. Послезавтра вечером. Ты можешь?

— Это я могу. А че делать-то будем?

— Ну, вообще, ты просто не обращай на нас внимания. Делай, что и всегда, а мы будем снимать твою жизнь.

— Мою жизнь? — напрягся он. — Это зачем?

— Ну, просто, чтобы зритель узнал тебя. Полюбил.

— Полюбил? — Его глаза вспыхнули, как дерево после удара молнии.

Про Таню вспомнил.

— Ну да, они же переживать будут. Ты ведь хочешь увидеть Таню?

— Таню хочу, — и замолчал. Потом подумал и добавил: — Это, увидеть.

— Ну, и вот прекрасно. Все и будут переживать, увидишь ты ее или нет.

— Это, увижу. В Саратов поеду.

— Конечно, поедешь. И мы с тобой.

— В Саратов поеду. В Саратов поеду. В Саратов поеду. — Заело пластинку у Олега.

Один на один с ним как-то жутковато. Такая сильная любовь, но как-то даже жалко Таню. Как щенок, еще задушит от нежности и ласки.

Я быстро свернул разговор. Мы договорились, что встретимся у него на работе, а работал он кондуктором. Как раз снимем конец его смены, а после в тир. Он, оказывается, очень круто и метко стрелял, настоящий Джеймс Бонд, а дальше уже как пойдет.

И я пошел. Домой. По дороге меня снова стало мутить и колбасить. В итоге я понял, что не дотяну, и пришлось свернуть к родителям. Как-то нерадостно идти к родителям, да еще в таком состоянии, но в жизни вообще много нерадостных вещей происходит. Меня же угораздило связаться с Новиковым.

Мама будто знала, что я приду. Тут же на плите оказался борщ. Может, они его просто всегда едят, не знаю. Стол незаметно накрылся скатертью, так же незаметно на нем приземлились тарелки, вилки, овощной салат, второй салат — крабовый, нарезка колбасы с сыром, грибочки соленые, сметана, хлеб, пирог. Так же быстро и непонятно каким образом мы с отцом оказались сидящими друг напротив друга за этим столом и наворачивающими эти самые салаты и запивающие их апельсиновым соком.

Отец долго смотрел на меня, пока мама гремела посудой на кухне, затем разломил кусок хлеба пополам и произнес:

— Кино снимаешь?

— Да, — с набитым ртом ответил я.

— Не позорился бы.

Ну это старая песня. Просто что бы я ни делал, у него на все звучит одна эта самая фраза.

— А что здесь позорного?

— Ютубы какие-то. Драки. Стыдоба.

Отец всю жизнь проработал на стройке, поэтому для него в принципе все, что не связано с физическим трудом, — это стыдоба и дуракаваляние.

— Ладно, не буду. — Универсальный ответ для погашения любого конфликта.

Сработало и на этот раз, отец переключился на крабовый салат и замолчал. Но тишина длилась недолго.

— А вот и мы! — весело объявила мама, появившись с тарелкой дымящегося супа. — Говорю ж, изголодал совсем с «Макдональдсом» этим вашим. Ты знаешь, что туда красители добавляют?

— Я не ем в «Макдональдсе».

— Ну, конечно. Вообще ничего не ешь, худой, как глиста.

— Я щас уйду.

Кстати, не знаю почему, но мамина еда тоже вернула меня к жизни. Даже получше кофе.

— Ешь давай. Сметанкой заправляй. Уйдет он. Раз в полгода появляешься.

— Да чтоб не позориться, — вставил папа.

— Ты-то уж молчи, — махнула полотенцем в его сторону мама. — Каждый день по телевизору показывают, сам мэр руки жмет, а он заладил свое «позориться».

Папа недовольно закатил глаза, но не ответил.

— Кушай, кушай, сынок. Соскучилась так.

— Супу дай, — обиженно потребовал папа.

Неужели я тоже когда-то буду таким же? Ах, да... Конец света. Не буду. Какое счастье.

Мама вернулась на кухню.

— Я тебе пельмешек с собой положу. — Снова появилась с тарелкой в руках мама. — Сварить-то сможешь?

— Смогу. Я же не совсем криворукий.

Отец кашлянул. Он сомневался.

— Ну, рассказывай, — пытала меня мама, нарезая пирог.

— Да что рассказывать? Все хорошо у меня.

— Про мэра. Как он, чего? Что говорил? Не сказал, когда пенсии прибавят?

— А он тут при чем?

— Ну, может, он знает.

— Не знает. Нормальный. Веселый мужик.

— Конечно, чего ж ему грустить? У него-то все хорошо.

— Сама за него голосовала.

— А за кого было голосовать. Я думала, этот хоть нормальный. А денег вам не дал?

— Нет.

— Конечно, откуда у них? Остановку вон и ту отремонтировать не могут. Полгода, раскуроченная, стоит. Салатик накладывай.

— Я ел уже.

— А ты еще ешь, отъедайся.

Так и вижу, как конец света мама идет встречать с тарелкой дымящихся пельменей.

— Да нормальный мэр. У других, что ли, лучше?