Каньон-а-Шарон

-...немедленно! Все, что просят, отдать, лишь бы мир! Россия прочухается снова вооружит, при теперешнем-то оружии нас в пять минут с лица земли сотрут! Никогда не думал, что евреи - такие! Этот, как его, Гольдберг. Врач, образованный человек, хватает автомат и стреляет в безоружных стариков!

- Гольдштейн.

- Это не сумасшедший?!

- Как же можно землю в обмен на мир отдавать, если любой сумасшедший может этот мир отменить одним выстрелом?

- Так надо было создавать такую страну?

- По-твоему - не надо?

- Твоя жена полы моет! - закричал Фима.

Коля побледнел оттого, что Володя это услышал.

- Но моет полы в своем государстве, - сказал он. - Каждый народ должен жить в своем государстве!

- По-твоему, евреям нельзя жить в России?

Мы все уже слушали только их. Дашка скрестила руки на груди и качала головой.

- Почему же? - ответил Коля. - Кто вас гонит?

- Спасибо тебе!! - завопил Фима.

- Тебя там никто не трогал, - вмешалась Дашка. - Это ты всем морды бил.

- Антисемитам - бил! И здесь буду!

- Я тебе сейчас покажу - буду, - пообещала Дашка.

- Да, я антисемит, - сказал Коля, уже ничего не соображая, - евреи должны жить в своей стране.

- Вор должен сидеть в тюрьме.

- Молчал, молчал и высказался.

Коля встал и ушел в туалет.

- В-вова, - сказала Жанна. - Чего т-ты улыбаешься?

- Всюду одни и те же разговоры, - сказал Володя.

- Но ты п-понял, что Коля говорил про тебя? Или ты совсем т-тупой?

- Для меня тут нет работы, - сказал Володя.

Фима рвался возразить, но Дашка не дала:

- Помолчи.

- Папа хочет сюда ехать, - сказал Володя. - Герман Львович, мне нужно с вами поговорить.

Дашка поймала его на слове:

- Вот папа проводит тебя в гостиницу, вы и поговорите.

Мы с ним вышли на улицу.

- Я примерно представляю, где гостиница, - сказал Володя. - Если у вас нет времени...

- У меня есть. Ты хотел про папу.

- Дашка говорит, у вас все в порядке, вы фильм снимаете, я очень рад за вас. И Ира Николаевна... Да, про папу. Вы ведь с ним всегда находили общий язык... Ему уже семьдесят пять, Герман Львович. Знаете, в его возрасте... Нет, он прекрасно сохранился, все такой же, он работает, монографию пишет, но какие-то, со стороны это незаметно, какие-то отклонения есть. Он ведь в энциклопедиях упоминается, это дает право на американское гражданство, я узнавал, есть специальная программа, и в Германию его приглашали, лекции бы читал, там для меня тоже есть работа... И вот никак мы не можем его уговорить. Вы знаете, что моя бабушка умерла здесь?

Я изумился:

- Мать Григория Соломоновича? Как это может быть?

- Дедушку расстреляли, бабушка после лагерей с новым мужем-поляком, с которым сидела, в Варшаву подалась, это уже было после войны, из Варшавы сюда. Берия, конечно, знал, но давал папе работать. Ну а папа... Вы ж его знаете, непрошибаемый, идейный, добровольцем на фронт ушел, довоенная работа о векторе появилась, когда он в госпитале лежал, в сорок втором, - он до сих пор живет воспоминаниями. И вот теперь, когда все едут в Штаты... вы же знаете, у нас сейчас даже зарплату не платят, оставаться просто нет смысла, - он решил сюда. Тут его ученики, он считает, будет работать, школу научную создаст... Я разговаривал с советником министра по науке, папа тут никому не нужен, смешно даже говорить об этом. Но он как ребенок. Появилась какая-то Лилечка, подзуживает его. Может быть, вы написали бы ему, объяснили ситуацию...

- А что за Лилечка? - спросил я.

- Мало ли у него баб было... Вы ж его знаете... Какая-то из них. Теперь она с его помощью сюда надеется перебраться. Впрочем, ничего плохого про нее не могу сказать. Но она молодая, зачем он ей здесь? Она его бросит. А он готов развестись с мамой и жениться на ней.

- Не думаю, - сказал я, - чтобы мое письмо что-нибудь для него значило. И в любом случае ни в какие Америки твой папа не поедет.

- Но как я могу его, в сущности, беспомощного старика, отпустить сюда, практически одного? Он о детях и внуках не способен думать, но мы-то не можем о нем не думать.

- Но ты же не можешь ему помешать, правда? - спросил я.

Он хотел быть хорошим сыном. Ведь и мужем хотел быть хорошим. Просто как-то все не получалось. Старался, как мог. Взвешивал все варианты:

- А если он сюда приедет, вы за ним присмотрели бы?

- А ты куда?

- Герман Львович, где работа будет. У меня мама, жена, ребенок вот-вот родится.

Прощаясь, улыбнулся неотразимо:

- Ире Николаевне привет передавайте. Если б не такая плотная программа, я бы обязательно ее повидал.

Отец его приехал через год с небольшим. Мы с Ирой ждали в квартире, которую загодя сняли для него и Лилечки. Она позвонила из аэропорта, удивленная, что никто не встретил, я объяснил про бесплатное, за счет Еврейского агентства, такси, продиктовал адрес. И вот из окна второго этажа мы увидели, как остановилось такси с чемоданом на крыше, по-российски обвязанным бечевкой. Из машины молодо выскочила рыжая женщина в свитере и джинсах, помогла выбраться высокому и тощему старику. Таксист стаскивал чемодан. Бечевка порвалась, чемодан издал какой-то звук, таксист занервничал. Прежде чем грохнуть груз оземь, сердито крикнул:

- Ма зе? Барзэль[1]?