Кант. Биография

…в последний период моего присутствия Кант начал говорить, как обычно, но очень тихо и бессвязно, часто впадая в грезы, когда его беспокоил желудок или бессонница. Ему хотелось поговорить, но он не любил, когда двое его гостей разговаривали друг с другом. Он давно привык быть центром и главой беседы. Теперь, слабый и почти глухой, он говорил обычно один – о качестве пищи, неясных воспоминаниях и своей болезни. Старые друзья могли заставить его вспомнить былые времена. он все еще помнил несколько строк своего любимого стихотворения. «Правило гласит: не следует жениться. но, excipe, какая достойная пара.», особенно упирая на слово «достойная». Спустя полчаса Кант обычно совершенно выбивался из сил и его уводили в спальню. Гости уходили с обеда с дурным чувством.[1670]

Мецгер, не стеснявшийся в выражениях, отмечал, что Канта, который долгое время был сам себе врачом, возможно, «слишком тревожит наблюдение за медленным угасанием своих сил» и что в последние годы он «развлекал своих друзей этим до тошноты…» Для него это была лебединая песня кантовского эгоизма или его странностей[1671]. Для остальных это было просто ужасно.

Кант ложился спать рано, но проводил ночи без сна, измученный кошмарами[1672]. «Непринужденное хождение по комнате сменялось страхом, который был сильнее всего сразу же после пробуждения»[1673]. За ним нужно было присматривать каждую ночь. На помощь позвали родственников. В декабре Кант уже не мог написать свое имя. Он не мог найти ложку, говорил с трудом. В последние несколько недель своей жизни он никого не узнавал. Он коротал дни, сидя в кресле словно во сне. Кант скорее «прозябал», чем жил, думал Васянский. Гость из Берлина, которому позволили увидеть Канта, позже писал, что он нашел от Канта одну оболочку, но не его самого.

Яхман, посетивший его однажды вечером в конце 1803 или в начале 1804 года, застал Канта «беспокойно и бесцельно бродящим по комнате, ведомым слугой. Он лишь смутно понимал, что я здесь, беспрестанно расспрашивал о неясных основаниях (Gründe) перед ним. Что он мог иметь в виду под основаниями, осталось мне неизвестным, но когда он коснулся моих несколько прохладных рук, он воскликнул о прохладных основаниях, которые он не может ухватить»[1674].

В начале 1804 года Кант уже почти ничего не мог есть. «Ему все казалось слишком жестким и безвкусным». За столом он только заикался, а ночью не мог заснуть[1675]. Иногда его ум ненадолго обретал последовательность, но это случалось редко. Однажды он удивил врача, когда пробудился из полубессознательного состояния и заверил его: «Чувство человечности меня еще не покинуло!»[1676] 11 февраля он произнес свои последние слова. Поблагодарив Васянского за то, что тот дал ему разбавленное водой вино, он сказал: Es ist gut, или «Хорошо»[1677]. Как много раздули из этих слов, но Es ist gut— не обязательно утверждение, что это лучший из всех возможных миров, но может значить и «достаточно», и, вероятно, в данном контексте означало именно это. Он достаточно выпил – но и жизни с него было достаточно.

Кант наконец умер 12 февраля 1804 года, в 11 часов утра, не дожив двух месяцев до восьмидесятилетия. Яхман писал, что он умер ближе к полудню, «так спокойно, как только возможно, без каких-либо судорог и признаков насильственного расставания, но, по-видимому, с радостью…»[1678] Васянский писал: «Механизм остановился, и последнее движение в машине завершилось. Его смерть была прекращением жизни, а не насильственным актом природы»[1679].

На похоронах его память почтили стихотворением – слабым, судя по всему. Стихотворение его любимого автора, возможно, подошло бы больше; ибо Кант, который хотел быть лишь человеком, был в высшей степени замечательным примером этого биологического вида, отмеченного Поупом в поэме «Опыт о человеке» словами: