Кант. Биография

Через некоторое время Васянский начал делать маленькие записные книжки для Канта, чтобы заменить множество маленьких бумажек для записей, которые он с собой носил[1638]. Это помогало Канту что-то помнить. Упадок, конечно, не прекратился. Кант принялся разрабатывать ряд странных теорий, основанных на наблюдениях либо полностью ложных, либо искаженных. Например, когда в Базеле необъяснимым образом умерло сразу множество кошек, Кант разработал теорию, что это связано с электричеством, потому что кошки очень «электрические» животные. И то давление, которое он постоянно ощущал у себя в голове, тоже было вызвано электричеством[1639]. Когда кто-то умирал сравнительно молодым, Кант говорил: «Наверное, он пил пиво». Если кто-то болел, он спрашивал: «Он пьет по вечерам пиво?» Пиво было, по его мнению, медленно убивающим ядом[1640]. Васянский резюмировал: «Кант, великий мыслитель, отныне переставал думать»[1641]. Множество анекдотов о скандальных взглядах и привычках Канта происходят, конечно, из этого периода. Они ничего не говорят ни о его философии, ни о его настоящей личности[1642]. Они, если угодно, постфилософские.

Мотерби был единственным, кого Кант по-прежнему навещал в эти годы, но он серьезно заболел и умер в 1801 году[1643].

Смерть Мотерби глубоко повлияла на Канта. Яхману приходилось дважды в день докладывать ему, как дела у Мотерби и каковы прогнозы врачей. Услышав, что Мотерби умер, Кант спросил: «Неужели я должен видеть, как все мои друзья один за одним уходят в могилу раньше меня?»[1644] После смерти Мотерби Кант «редко, если вообще когда-либо» покидал свой дом.

Он продолжал читать, но мало что понимал. Писать почти не получалось. В августе 1801 года один из друзей писал, что Кант «только в исключительные моменты записывал свои мысли по философским вопросам»[1645]. Часто он засыпал на стуле, во сне падал с него, не мог сам подняться, оставался неподвижно лежать и ждал, пока кто-нибудь не приходил. Неясно, как часто это происходило, пока Васянский не подарил ему кресло, с которого невозможно было упасть. Он все еще читал в постели. Трижды загорался его ночной колпак, и Кант затаптывал огонь ногами. Васянский поставил ему у кровати бутылку воды, изменил форму ночного колпака и попросил читать подальше от свечи. Васянскому теперь приходилось навещать Канта несколько раз в день. Друзья начали жалеть их обоих.

В ноябре 1801 года Кант передал Васянскому все дела, касающиеся его имения. Он подарил Васянскому памятную медаль, отчеканенную в его честь, а также дарственную к ней. Васянский не знал, от кого Кант получил эту медаль, но слухи о том, что ее подарили Канту евреи за разъяснение одного трудного места из Талмуда, казались ему «невразумительными». Ему, как и многим друзьям Канта в Кёнигсберге, Кант и Талмуд казались «слишком разнородными»[1646]. Васянский теперь отвечал и за средства Канта, составлявшие около 20 000 талеров – не так много, как 140 000 Гиппеля, но гораздо больше, чем можно было ожидать от профессора Кёнигсбергского университета. Деньги были важны для Канта, и он вкладывал их с умом. 14 ноября 1801 года Кант окончательно вышел из состава сената. Он не писал письмо об отставке сам, а только подписал его.[1647]

Между тем дома дела шли неважно. Лампе стал пользоваться «слабостью» хозяина. Он становился все более сварливым, получал необоснованные милости, не выполнял свою работу, часто напивался и проявлял «жестокость»[1648]. Васянский поговорил с Лампе, тот обещал исправиться, но стало только хуже. В январе 1802 года Кант признался Васянскому: «Лампе повел себя в отношении меня так, что мне стыдно об этом рассказывать»[1649] . Васянский позаботился о том, чтобы Лампе, служившего у Канта сорок лет, уволили в тот же месяц. Он получил ежегодную пенсию на том условии, что ни он, ни кто-либо из его родственников никогда больше не побеспокоит Канта.

Кант продолжал называть своего нового слугу «Лампе». Чтобы не забывать об этом, он записал в одной из своих записных книжек: «Имя Лампе теперь должно быть полностью забыто»[1650]. Этот вид перформативного противоречия, пожалуй, более ярко показывает его состояние, чем любой другой анекдот о старике Канте. Таких анекдотов много, большинство из них выдумки, и они ничего не дают для понимания того, кем был Кант[1651]. Шеффнер сообщал 4 января 1802 года: «Очень хорошо, что старик Кант больше не принимает никаких решений за себя. Шульце-Энезидем может штамповать о нем все, что захочет. Кант вверил себя если не в руки Бога, то хотя бы в руки времени, а время пожирает всех детей человеческих, какими бы ни были их способности»[1652].