Kantonisty

Розги были, как полагалось, длиной в полтора метра; гнулись они так хорошо, что из прута можно было свернуть кольцо, не поломав его. От удара таким прутом не только рассекалась кожа, прут уходил глубоко в тело, разбрызгивая кровь. Говорили, что прутья эти хуже кнута палача.

Сечение производилось по установленным правилам: в растяжку на земле, на скамье или „на воздухе”. Это было, так сказать, официальное наказание, и право наказывать розгами принадлежало офицерам. Помимо этого существовали еще подзатыльники, зуботычины, пинки, оплеухи, затрещины, толчки, которые раздавало низшее начальство.

Экзекуцию розгами выполняли только барабанщики. В кантонистских школах они составляли как бы отдельную касту. В барабанщики вербовались неспособные ни к какой науке. Были и добровольцы, которые шли в барабанщики ради выгоды. Эта должность была самая легкая. Надо было бить в барабаны утреннюю и вечернюю зори, дежурить в столовой и в местах, где кантонисты выполняли какую-нибудь работу. Основным условием для барабанщика были крепкие мускулы. Розги сохранялись в погребе, в прохладной сырости. Когда же они все-таки подсыхали, барабанщики ставили их в ушаты с водой. Они же обязаны были докладывать начальству об их убыли и заботиться о своевременной заготовке новых розог. В свободное от дежурства время барабанщики упражнялись в примерном сечении и.в этом искусстве иные достигали совершенства. Надо было видеть, когда они наказывали и распоряжались теми, кто держал растя

нутую жертву! После 50 ударов пот лил с них градом, рожи раскраснелись; их сменяли другие барабанщики, с нетерпением ожидавшие своей очереди наслаждаться. Молодые палачи приходили в звериный экстаз, и нездоровые инстинкты овладевали ими. Часто случалось, что барабанщики, опьяненные кровью, продолжали сечь и после того, что виновный получил определенное ему количество ударов. Правда, за такое ослушание пороли их самих.

Некоторые офицеры из школьного начальства отличались не только жестокостью. Когда они присуждали к наказанию, то, вдобавок, еще глумились над своей жертвой. Бывший кантонист Кретчмер рассказывает об одном офицере-немце по происхождению. Попавшую в его лапы жертву, он сначала томил и издевался над нею. Происходил, примерно, такой разговор.

— Послушай, голубчик, — обыкновенно начинал он,

— как ты желаешь, чтобы я тебя высек? Дать тебе 150 розог или только 50 с условием, чтобы ты сам считал удары. Если же перестанешь считать, то счет должен начинаться с самого начала. Что же ты молчишь, голубчик. Ну, скажи, как желаешь?

— Да я, ваше благородие, никак не желаю, помилуйте! Клянусь Богом, я не виноват.

— Ну уж, братец, этого не говори, а ты лучше подумай, что тебе выгоднее: получить 50 со счетом или 150 без твоего счета. Я даю тебе время. Видишь, какой я добрый!

Несчастная жертва знала по примеру других, что согласившийся сам считать не выдерживал и получал вместо 50 розог 200 и даже 300, а потому не знала, на что решиться. Тогда садист немец начинал уговаривать самым слащавым голосом:

— Соглашайся, голубчик, на 50, попробуй, я тебе по дружбе советую!

Этот постыдный договор продолжался долго; несчастный, наконец, соглашался на 50 розог с тем, чтобы самому считать. Для немца начинается потеха. Первые удары наказанный считает, но, не досчитав и до десяти, начинает кричать и просить о пощаце. Немец хохочет до упаду и заставляет считать с начала. Опять крики и просьбы о пощаде и опять тот же адский смех.

Жизнь кантониста была невыносима, и самым ужасным была не военная муштра, не бессмысленная учеба и даже не плохая пища, а беспредельный произвол начальства. Лишь здесь, в кантонистских школах, начинались для детей страдания, ни с чем несравнимые.

В эпоху Николая I порка была обычным методом воспитания, но в кантонистских школах она превращалась в планомерное и ежедневное истязание. Тяжелым гнетом стала эта система наказаний для детей, оторванных от семьи и родных. К ним предъявляли требования, которые просто невозможно было выполнять, и это давало повод к истязаниям, в сравнении с которыми официальная „шкапа наказаний” вроде лишения знака отличия, выговора, ареста на хлеб и воду ничего не значили. От подобного режима смертность была невероятно велика. От розог, болезней и истощения ежегодно погибала одна треть воспитанников!

Но дети страдали не только от жестокого с ними обращения. Если в Петербурге высшее начальство кантонистских заведений крало умеренно и осторожно, то в губернских городах непосредственное начальство школ воровало без зазрения совести. Это обстоятельство и неспособность справляться со своим делом приводили к массовым заболеваниям детей цынгой, накожными болезнями и пр. Сам Аракчеев подтверждал, что каждый десятый кантонист умирает, и каждый пятый — болен.