Канцелярия Кощея

— Побоище в тронном зале, Государь. Придворные женского полу не поделили что-то.

— И что им надобно? — с другого края бутерброд был немного вкуснее и для сравнения я опять впился в надкушенную начальную сторону.

— Я не стал туда заходить, Ваше Величество, — пожал плечами дворецкий.

Ну да, я уже оговорил — идиоты во дворце давно повывелись. В ходе эволюционного отбора.

— Ну, ни минуты покоя, — я вздохнул. — Деда, давай чайку быстренько и пойдём, посмотрим.

Большие двери тронного зала были закрыты и для надёжности подпёрты статуей Зевса, слившегося в сладострастном экстазе с грустной коровой. Толпа придворных всех мастей стояла тут же в полной тишине, старательно прислушиваясь.

— Что слышно? — подошел я поближе.

Придворные дружно поклонились и так же дружно пожали плечами.

— Ну а чего тогда стоим? Чего бездельничаем? Работу вам найти?

Через десять секунд у двери остались только мы с дедом, Гюнтер, да десяток черных рыцарей, сопровождавших меня повсюду.

— Ну, открывайте, — скомандовал я рыцарям. — Только произведение искусства потом не забудьте в галерею вернуть.

Рыцари оттащили зоофила Зевса в сторону и распахнули створки дверей.

— Да-а-а… — протянул я, заходя и оглядываясь. — Картина маслом. Еще не "Апофеоз войны", конечно, но "После побоища…" Васнецова, уж точно.

— Что енто ты там бормочешь, внучек? Заклинание какое?

— Я говорю — ни хрена себе, а, дед?

— Воистину, ни хрена, внучек. Одни бабы.

— Ну и это тоже, только я больше об эпической картине.

По всему залу в самых живописных позах валялись придворные дамы всех мастей, происхождения, окраса и социального положения. Недалеко от меня одна из массивных девочек Иван Палыча, намертво вцепилась зубами в ягодицу разнаряженной особы, которая, в свою очередь, стискивала толстыми ладонями тщедушную шейку какой-то кикиморы. С другой стороны из кучки женских тел высотой в мой рост, высовывалась сиротливая рука с длинными зелеными ногтями. Дамы валялись и в грустном одиночестве и слившись в объятиях, причем, далеко не любовных. И — тишина. Я и не знал, что у нас при дворе столько дам.

Сверху раздался шелест и к нам на кожаных крыльях, тяжело спустилась Маша с очаровательным синяком под глазом и тремя красными полосами от ногтей на щеке. И это — наша Маша?! Которая из самых глобальных битв выходила без царапинки?!

— Машуль?

— Да пошли вы, мсье Теодор… — она отвернулась и устало поплелась по коридору, покачиваясь из стороны в сторону.

— Деда?

— Да я и сам одурел, внучек… Что же енто тут произошло?

— А я вот вам сейчас всё-всё расскажу! — в центре зала несколько дам разлетелись в стороны и растрёпанная, в порванном платье Елька взвилась над ними, победно уперев кулачки в бока. — Енти дуры сцепилися тут, вот что произошло!

— Это мы и сами видим, Ель, а из-за чего?

— Так из-за тебя же, царь-батюшка! Как кинулися друг на дружку, как давай космы друг другу драть! Я одной по зубам — хрясь! Другой с ноги по уху — бамц! Третью за косу хватаю и…

— Стой-стой, Елька! Ход событий я в принципе себе представляю, но хотелось бы понять причину конфликта.

— Так я ж и говорю — из-за тебя, отец родной!

Дамы по всему залу начали приходить в себя и с ойканьем, стонами и повизгиванием, стали шатаясь подыматься, держась друг за дружку.

— Да я-то тут при чем?! Елька, нормально объясни, из-за чего конфликт произошёл?

— Так ты же, батюшка, давеча приказал мне конкурс на лучшую Снегурочку провести! Я и провела… Так что никакой моей вины в ентом нетути!

Дамы, немного придя в себя, сбивались в группки и шушукались, поглядывая на меня.

В зале понемногу нарастал шум. Знаете, как летом гроза находит, а гром где-то издалека ворчит, бурчит себе что-то под нос, как Аристофан после пьянки, а потом гул чуть громче, и ещё… и ка-а-ак…

— Тикаем, внучек, — вдруг дёрнул меня за рукав Михалыч.

— А?

— Бежим, Федька! — дед схватил меня за руку и потащил по коридору, а вслед за нами уже неслась неуправляемая толпа милых дам, отпихивая друг дружку и успевая заехать соседке по спринту в ухо.

Рыцари-зомби были снесены в одно мгновение, Гюнтер взлетел на любимую корову Зевса, крепко уцепившись за рога, а мы с дедом неслись по коридору и я очень жалел о съеденном бутерброде и в тысячный раз дал себе зарок завязывать с мучным и жирным и в стотысячный раз пообещал самому себе с завтрашнего утра начать пробежки вокруг Лысой горы.

— Шма-а-а-ат, — хрипел дед на ходу.

— А-а-а! — согласился я, жадно глотая воздух.

— Шмат-ра-а-азум! — Михалыч на ходу исхитрился отвесить мне успокаивающий подзатыльник.

Я схватился за карман. Ура, тут коробочка, не потерялась!

— Шма-а-ат-ра-а-азу-у-ум, — заорал я, перепрыгивая через кучи мусора, — к Витора-а-амусу. Живо-о-о!

В Виторамуса мы врезались с разгону и втроём покатились по его кабинету.

— Мать! — сказал дед.

— Ё-о-о! — согласился я.

— Уф-ф-ф, — выдохнул кладовщик, придавленный дедом.

— Спаслись, внучек, — удивленно протянул дед. — А я уж думал всё, хана нам. — И вдруг взъярился на меня: — Вот чтобы завтра же к Варьке сватов заслал, понял ли?! Ить помру же, а с внуками так и не потетешкаюсь…

— Ой, дед…