Канцелярская крыса (СИ)

— Считаю своим долгом заметить, что этот человек опасен, — все-таки сказал мистер Беллигейл, — Он пытался вас убить и, следовательно, может совершить еще одну попытку. И при всем вашем мужестве…

— Вы не ученый, — в голосе Брейтмана прорезалось что-то вроде легкого презрения, — Иначе бы вы давно уже поняли. Я пытался убить полковника Уизерса, не отрицаю. И именно поэтому я не совершу второй попытки. Не знаю, как в девятнадцатом веке, а там, откуда я прибыл, люди, способные раз за разом биться головой о кирпичную стену, редко достигают научных успехов.

— Я буду в соседней комнате, полковник, — сказал на прощание мистер Беллигейл, снимая шляпу со спинки стула, — На тот случай, если понадоблюсь.

— Конечно, — Герти улыбнулся подрагивающими губами.

Он только сейчас в полной мере осознал, что по доброй воле лишился единственного своего защитника. А ведь это вполне могло быть ловушкой. Примитивной ловушкой, в которую глупая мышь сама сунула морду, вынюхивая невесть что.

«Не мышь, — Герти попытался закрепить улыбку на лице, сделав ее более уверенной, — Крыса».

Человек, назвавшийся Брейтманом, не сразу отреагировал на перемену обстановки, точно и не заметил, как остался с Герти наедине. Некоторое время он рассеянно щелкал суставами, сооружая из пальцев Питерсона странные фигуры. Возможно, это помогало ему сосредоточиться. Впрочем, судя по его глазам, горевшим постоянным светом, ровным, как свет гальванической лампы, этот человек постоянно пребывал в состоянии полного сосредоточения. Герти тоже молчал, не зная, с чего начать. Тишина вокруг них стала немного неестественной, как вокруг плохо знакомых джентльменов в курительной комнате какого-нибудь лондонского клуба. И даже, как будто, пропитанной едкими испарениями, по сравнению с которыми самый вонючий табак показался бы райским ароматом.

Когда Брейтман резко поднялся на ноги, Герти уже был так нагальванизирован, что мгновенно схватил револьвер. Но гость этого даже не заметил. Открыв буфет, он запустил туда руку, что-то нащупывая.

— Где-то здесь он держит бисквиты… — пробормотал Брейтман, — Наш хозяин, мистер Питерсон, во всех смыслах образцовый джентльмен и образец добродетели, но кормить гостей вчерашним пудингом… Если вы не против, я немного подкреплюсь. Тем более, что разговор, скорее всего, предстоит долгий, а я чувствую себя чертовски вымотанным после этого темпорального скачка.

— Будьте как дома, — фальшивым голосом сказал Герти, — Не стесняйтесь.

Судя по тому, как легко Брейтман вел себя на кухне Питерсона, он и был здесь как дома. Немало не смущаясь, он налил себе чая и принялся за еду. Ел он неспешно, вдумчиво, подолгу жуя и подбирая пальцем даже мелкие крошки. Так ест воспитанный человек, испытывающий нечто большее, чем голод.

— Нравится местная кухня? — натянуто улыбнувшись, поинтересовался Герти. Сам он не смог бы сейчас съесть и макового зернышка.

Брейтман сдержанно кивнул.

— Необычайно. Возможно, это лучшее из того, что я здесь нашел.

Герти ощутил себя немного уязвлено. Как будто бисквиты и холодная телятина были единственным стоящим достижением Британской Империи за все века ее существования.

— Могу одолжить вам поваренную книгу, — немного язвительно сказал Герти, — Если, конечно, ваша тамошняя полиция не конфискует ее.

Брейтман дернул щекой, не обратив внимания на сарказм.

— Все равно мне не найти ингредиентов. Знаете, полковник, никогда не страдал чревоугодием. Но оказавшись здесь… Фунтов десять мистера Питерсона, боюсь, на моей совести. Ничего не могу с собой поделать, иногда мне приходилось нарушать контракт.

— На нем это не сказалось, у вашего хозяина, судя по всему, прекрасный обмен веществ.

— Счастливый человек, — согласился Брейтман, — А может, и несчастнейший из всех ныне живущих. Вдумайтесь только, каково ему приходится. Он тратит свою жизнь на праздность, похоть и чревоугодие, совершенно не получая от этого удовольствия. Все жизненные блага проходят мимо него, а точнее, сквозь него. Он ест деликатесы в лучших ресторанах острова, но не чувствует их вкуса. Он проводит ночи с самыми дорогими дамами, но даже не помнит их лиц. Он предается всем мыслим порокам, но получает лишь звенящую наутро голову и изжогу. Справедливо ли это?

Философствующий и уничтожающий бисквиты Брейтман не был похож на убийцу. Глаза его остались так же внимательны и холодны, как и в ту памятную ночь, но Герти отчего-то немного расслабился.

— А что на счет ванили? — спросил он, — С ванилью у вас дома тоже не все просто?

К его удивлению, Брейтман красноречиво скривился, как если бы в мясе ему попалась дробинка.

— Так вот, что меня выдало, — пробормотал он, — Что ж, сам виноват. Не сдержался. Полагаете, так-то просто впервые в жизни убить человека? Я почти пересилил себя. Убедил себя в том, что оказываю миру величайшую услугу.

— Но причем здесь ваниль? — спросил окончательно сбитый с толку Герти, — Какой-то ритуал? Этот запах что-то значит?