Канцлер

Когда Клейнгауз остался в одиночестве, он закурил и принялся рассуждать: «Однако дело оказалось не настолько простым, как я предполагал». Дым шёл голубыми и серыми колечками к высокому имперскому потолку, теряясь в вышине. Клейнгауз сидел недвижно. «Удивительно дурное настроение. Поместить бы мне деньги в русскую пшеницу, а я вздумал в процентные бумаги».

Он обратился к вошедшему дежурному чиновнику:

— Рейнкенс, как сегодня русская пшеница? Она поднимается? В прошлом месяце её в Риге продавали по сто двадцать марок за тонну, а позавчера по сто пятьдесят пять.

— Сейчас вы сможете навести справку. Сюда хочет войти их светлость, канцлер князь Горчаков.

— Что, сюда? Ко мне? Мне он не нужен, Рейнкенс, не нужен! Когда бранится наш канцлер, у меня фалды от страха взвиваются вот так, вот так. Клейнгауз приподнял фалды фрака и потряс ими в воздухе. — Вот так, а когда воркует этот русский византиец, я чувствую, что у меня от ужаса седеет не только голова, но и пятки. Послушайте, Рейнкенс, куда вы уходите?

— Моё дело докладывать. Пожалуйте, ваша светлость!

— Здравствуйте, — Горчаков обратился к Клейнгаузу. — Вы дежурный чиновник господина статс-секретаря?

— Я, собственно, ваша светлость…

— Трудитесь ночью? Отдыхать вам надо, молодой человек, отдыхать. Любите ли вы жизнь? Если любите, то не расточайте время, потому что время как раз и есть та материя, из которой ткётся жизнь. Что? Философия? Да, мой милый, философия теперь не наука пропитания, потому что пропитание нынче единственно серьёзная философия.

— Совершенно верно, ваша светлость.

— Мне срочно нужно видеть господина статс-секретаря, а того лучше князя Бисмарка. Я был у него только что на квартире, мне сказали: князь отбыл к статс-секретарю в имперскую канцелярию.

— К сожалению, ваша светлость, их светлость только что выбыли отсюда.

— Чрезвычайно жаль. — Горчаков сел. — Ездить в такую жару! Есть у вас вода, голубчик? Благодарю. Чрезвычайно жаркий вечер, не находите? Вы конфузитесь? Вы здесь недавно, молодой человек? Мне кажется, что я видал вас в Петербурге?

— Я служил в германском посольстве, ваша светлость.

— Да, да, припоминаю. Вы были тогда представителем германской полиции и следили за Бисмарком.

— Вы ошибаетесь, ваша светлость.

— Ничего, ничего, не смущайтесь, голубчик. Какая беда, если тогда немцы меньше доверяли Бисмарку, чем теперь. Мне, кажется, попало в руки несколько ваших сообщений. Они были написаны талантливо и с сарказмом. Помню, Бисмарку в чём-то повезло, и вы изволили выразиться так: «Умные люди гоняются за счастьем, а счастье гонится за дураками». Хе-хе-хе. То-то, если б князь Бисмарк услышал эти слова сейчас…

— Но, ваша светлость…

— Вы хотите сказать, я за дальностью времени перепутал? Ну, во-первых, голубчик, у меня хорошая память, а во-вторых, я не имею привычки уничтожать документы, которые мне могут пригодиться. Я даже сейчас это ваше письмецо привёз из Петербурга. Фу-у!.. Жарко и в природе, и среди людей, не правда ли? И особенно на бирже. Русские процентные бумаги падают и падают, за последние два часа упали на три пункта…

— Не может быть! Тогда мне нужно…

— Вы хотите продать процентные бумаги, пока не поздно? Да, лучше продать. Но, с другой стороны, вот вы уйдёте, а я возьму да и вручу князю Бисмарку все ваши прежние размышления о нём. Лучше сидите, молодой человек, учитесь уму-разуму. Кто знает, может быть, я буду болтать с вами всю ночь, а процентные бумаги всё будут падать, пока не упадут окончательно, и вы вместе с ними.

— Я беден, ваша светлость, я всю жизнь честным трудом…

— Видите ли, мошенники больше всех на свете говорят о честности, Но всё-таки мне вас жалко. Несчастия и разорения облагораживают людей. О чем, бишь, я? Угодно сигару?

Клейнгауз послушно взял сигару из ящичка, стоящего перед ним на столе, автоматически закурил.

— Я так ошеломлён…

— Ещё бы! Дипломатия если уж ошеломит, так навсегда. О чем, бишь, я? А-а… Мне, собственно, надо б извиниться перед канцлером или статс-секретарем за одного моего офицера. Он вызвал на дуэль графа Герберта. Стреляет он удивительно. Он убил бы графа, как муху. Но я запретил ему дуэль. Что за глупости!

— Разумеется, ваша светлость,

— Поэтому вот что, голубчик. Вы узнали, кто я? Не вам меня опозорить и не вам меня умертвить. А я вас разорю и уничтожу. Хотите поправить свои дела? Сколько вы желаете получить за то, чтоб скрыться во Францию, до этого достав мне проект договора между Австро-Венгрией и Германией и немедленно передав мне вексельную книгу покойного Ахончева?

Глава третья

Гостиная загородного дома, где в свободные дни отдыхал князь Горчаков, вмещала лёгкую мебель. Широкие окна и двери — всё это было устремлено к солнцу, на террасу, увитую цветами и хмелем. Из окна виднелись парк, аллея, вдали река с плоскими песчаными берегами. День близился к концу. На календаре — 4 июля 1878 года.

Развозовская, стоя на террасе, смотрела в бинокль.

— Аполлоний Андреич, — спросила она, — вы отчётливо видите цель?

Откуда-то снизу долетел голос Ахончева: