«Оказывается, в кузов лезут не одни грузди», — Горчаков видел перед собой спину уходящего Андраши, потом её заслонила представительная фигура Кара-Теодори-паши.
— Рад вас приветствовать, ваше превосходительство. И у вас и у вашего коня удивительно свежий и бодрый вид сегодня, — сказал Александр Михайлович.
Турок низко наклонил голову:
— Этот конь уже не принадлежит мне, ваша светлость.
— Вот как? Удивительно легкий ход у этого коня, Вы его переуступили кому-нибудь?
— Только вам, ваша светлость, только вам! После того, как я получил ваше неслыханно любезное письмо, я решил, что сердце моё не способно вынести радости от двух таких удивительных подарков. Я решил: слова, начертанные вашим драгоценным пером, останутся у меня, а мою признательность отвезёт вам ваш конь Август, Преклоняясь, прошу принять обратно коня, и это седло, и этот чепрак, и эту уздечку…
— Вы, дорогой паша, лучше меня знаете восточные обычаи, и мне ли говорить вам, что подарки не возвращаются обратно?
— Подарки не возвращаются, но этот конь — почти родное существо вам, почти сын! Не обижайте меня, ваша светлость! — засмеялся Кара-Теодори-паша. В случае отказа у меня будет единственный повод голосовать против возвращения вам Бессарабии. — Сладкая, восточная улыбка ещё более расплылась по его лицу, турок снова поклонился и отошёл.
«Умница. Почему это у нас с Германией дружба не выходит, а с Турцией хоть и выходит, но всегда быстро кончается? Я думаю, потому, что скверные сигары скоро тухнут, а хорошие — скоро выкуриваются», — Горчаков сел на своё место за столом конференции.
Уселись и уполномоченные европейских держав.
— Открываю дневное заседание конгресса, — торжественно и мрачно провозгласил Бисмарк. — Введите румынских делегатов. — И обратился к ним, когда двое румынских уполномоченных вошли:- Конгресс просит вас, господа, высказать мнение правительства Румынии о касающихся вас пунктах Сан-Стефанского договора, которые конгресс обсуждает, считая их со стороны России чрезмерными.
Горчаков шепнул англичанам:
— Князь Бисмарк хочет сказать, что на конгрессе пожнёшь и то, чего не посеял.
Ответом был тихий смех.
Бисмарк возразил, не глядя на Горчакова, но повернув лицо в его сторону:
— Главная привилегия гениальных людей та, что случайные бессмыслицы, сказанные ими, и те считаются мудростью.
— Вы правы, князь. — Александр Михайлович также не глядел на Бисмарка. Талант есть способность верно передавать то, чего не чувствуешь.
Ваддингтон склонился к соседу:
— Будет буря.
— И большая, — поёжился итальянский уполномоченный.
Биконсфильд обратился к Андраши:
— Ветер крепчает, поверьте мне, мы, мореплаватели, это знаем.
— Некоторые, которые умеют тонуть на суше, тоже знают это превосходно. Андраши покачал головой,
— Тсс, господа! — Бисмарк затем обратился к румынским уполномоченным: Что же вы? Прошу.
— Господа, высокоуполномоченные Европы! Прежде всего мы душевно благодарим вас за желание надлежащим образом выслушать румынских делегатов в ту минуту, когда конгресс совещается о Рум: ынии. Мы видим в этом счастливое предзнаменование успеху нашего дела. Мы ограничимся изложением прав и желаний Румынии. Парижский договор 1856 года справедливо возвратил нам Бессарабию. Нынешнее же стремление России получить обратно Бессарабию мы рассматриваем как прискорбное потрясение для Румынии, как испытание её веры в Европу, в будущее. Мы принимаем на себя почтительную смелость повергнуть это рассуждение высокому вниманию великого европейского совета справедливости и благоволению великих держав, коих вы, господа, именитые представители.
— Господа уполномоченные держав желают задать вопросы? — Обращение Бисмарка было встречено молчанием. — Господа уполномоченные держав так горячо интересовались этим делом… Нет вопросов? — Опять молчание. — Конгресс добросовестно рассмотрит замечания, представленные румынскими делегатами. До свидания, господа.
Когда румынские делегаты ушли, Бисмарк продолжил:
— Атмосфера несколько накалена, вы не находите, господа?
И приказал секретарям:
— Не заносите этого в протокол.
Он сказал почти непринужденно:
— Однажды на охоте в Финляндии…
Горчаков встал.
— Румыны совершенно не правы.
— Простите, ваша светлость, но я не давал вам слова.