Канцлер

— Сам себя в затылок?! Что за чепуха! Его убили! Да, его убили, потому что, если русский Двор на этом конгрессе сорвётся с моего повода, нас ждут большие осложнения, чем убийство какого-то там гусарского полковника. Его убили! Я согласен с вашим мнением, Радовиц. Итак, Развозовский вышел в парк из дома Горчакова?

— За графом шли двое. Один с фонарем, по-видимому слуга. Другой с ружьём…

— Кто был с ружьём?

— Князь Горчаков.

— А-а. Затем?

— Возле беседки фонарь потушили. Наши наблюдатели за дальним расстоянием не могли установить, что там происходило. Минут через сорок в парке раздался выстрел. Горчаков застрелил графа Развозовского.

— Восьмидесятилетний старик?

— Вы лучше моего знаете нравы русских, ваша светлость, но даже и мне известно, что у них могут стрелять и столетние, раз они пожелают.

— Материалы следствия при вас? Или дело поведёт второй Клейнгауз, чёрт бы его побрал!.. — Бисмарк сделал несколько строевых шагов, командуя себе: Ать-два, ать-два, поворот. — Остановился. — Хорошо, я согласен. Я делаю по-вашему, Радовиц.

— И вас не обманет свойственная вам государственная мудрость, ваша светлость. Прошу вас дать мне знак, когда вы сочтёте удобным намекнуть на причастность князя Горчакова…

— Никаких мелодрам! Никаких знаков! Я намекну об этом, когда сочту необходимым остановить Горчакова. — Повернулся. — Ать-два. Равнение, равнение держи! — приказал себе Бисмарк. — Равнение, кому сказано! — Зашагал, размышляя. — Я скажу: «Радовиц, дайте мне материалы следствия». Да, я так скажу. Врага надо бить в упор! Как медведя. Кстати, я не рассказывал вам о четырёх медведях?.. Дьявольски неприятная история, и, если б не моя прежняя практика в уголовном суде, я бы, Радовиц, никогда не пошёл на ваше предложение.

— Вы напрасно сомневаетесь, ваша светлость. Удар безошибочный. — Бисмарк стал удаляться. — Ваша светлость!.. — Бисмарк гневно обернулся. — Графиня Развозовская, писательница… она со своей подругой просит разрешения осмотреть перед заседанием исторический зал конгресса.

— Здесь не музей, и мы не фигуры из паноптикума.

— Она, надо полагать, ещё не знает о смерти отца, — напомнил Радовиц. Её присутствие рядом… крики… в случае намёка… могут оказаться полезными…

— Вы дьявольски надоедливы, Радовиц! Пустите. — И он ушёл. — Ать-два, ать-два, равнение, равнение держи!..

Радовиц распорядился вошедшему чиновнику:

— Графине Развозовской и госпоже Ахончевой разрешено пробыть здесь не более десяти минут. Кресло председателя стоит низко. Вы забываете, что в нём князь фон Бисмарк.

— Кресло его светлости на четверть метра выше остальных, ваше превосходительство. Мы опасались, что будет чересчур высоко…

— Князь фон Бисмарк никогда не будет сидеть чересчур высоко, молодой человек! Прибавить ещё четверть метра!.. — И Радовиц поспешно уходит.

Вскоре двери распахнулись. Появились чиновники и офицеры европейских государств. Офицеры несли небольшие флажки, каждый своей страны, все флажки были на подставочках. Они ставили эти флажки против тех кресел, в которых будут сидеть уполномоченные. Чиновники несли портфели и бумаги. Зал враз наполнился шумом, разговорами, шуршанием.

Горчаков вошёл с картой в голубой обложке, той, что размечали для него Развозовская и Ахончева. Капитан-лейтенант Ахончев торжественно и аккуратно поставил против кресла князя русский флажок. Горчаков развернул карту, посмотрел в неё и подвинул ближе к английскому флажку, а сам отошёл к окну. Ахончев же увидел карту и хотел было идти к ней…

— Капитан-лейтенант, подойдите-ка сюда, — позвал его Горчаков.

Пока Ахончев шёл к окну, английские офицеры, увидав развернутую карту, принялись заглядывать в неё попеременно и вкупе и перешептываться. На лице Горчакова остановилась удовлетворённая улыбка. Он отвернулся и показал в окно Ахончеву:

— Никак, у коляски турецкого посла засёдланный Август?

— Август, ваша светлость.

— Красивое седло, а чепрак — просто драгоценность. Нужно отдать справедливость, турки — народ с большим вкусом к убранству. Кстати, об убранстве. Нашли вы Наталию?

— Я обежал все церкви, монастыри Берлина и окрестностей, ваша светлость, — и напрасно! Вероятно, она уехала в Сербию…

— Бедный отец. Выразите ему, голубчик, мои соболезнования. В Берлине всем нам надо держать ухо востро. Смотри-ка, голубчик, я забыл свернуть секретную карту наших крайних уступок, и английские офицеры, честное слово, успели заглянуть в неё!

Ахончев чуть не охнул, он подбежал, крепко схватил карту и вернулся, встревоженный, к Горчакову:

— Как же теперь быть, ваша светлость? Они, несомненно, видели карту.