Канун дня всех святых

Мальчишки, приземлившиеся как ливень пестрой осенней листвы, построились в следующем порядке:

Том Скелтон, выряженный в свои аппетитные Косточки.

Генри-Хэнк, в некотором роде Ведьмак.

Ральф Бенгстрем, неразвернутая Мумия, что расползается с каждой минутой.

Призрак по имени Джордж Смит.

Джей-Джей (другого имени не нужно), образцовый Пещерный человек.

Уолли Бэбб, утверждавший, будто он Горгулья, но все уверяли, что он больше смахивает на Квазимодо.

Фред Фрейер, Попрошайка только что из канавы, а кто же еще.

И последний по списку, но не по достоинствам – «Загривок» Нибли, который сварганил костюм в последний момент, нахлобучив страшную белую маску и схватив со стены гаража дедушкину косу.

Стоило мальчикам благополучно прибыть на землю Англии, как мириады осенних листьев осыпались с них и унеслись прочь.

Они очутились посреди большого пшеничного поля.

– Вот, мессир Нибли, я принес вашу косу. Берите. Хватайте! А теперь на землю! – предостерег Саван-де-Саркофаг. – Друидский Бог Мертвых! Самайн! Ложись!

Они залегли.

Громадная коса с небес достала до земли. Исполинское лезвие бритвы кромсало ветер, со свистом вспарывало облака, обезглавливало деревья, выкашивало пригорки, начисто срезало пшеницу. В воздухе закружила пшеничная метель.

И с каждым прокосом, взмахом косы вопли, вой и плач долетали до небес.

Коса прошипела.

Мальчики задрожали.

– А-ха-ха-ха! – взревел голос.

– Мистер Саван-де-Саркофаг, это вы?! – возопил Том.

Ибо в сорока футах над их головами возвышалось, сжимая колоссальную косу, тулово в капюшоне, а личину скрывали полночные туманы.

Лезвие опустилось: вшшшшш!

– Мистер Саван-де-Саркофаг, пощадите!

– Заткнись. – Кто-то толкнул Тома в локоть. Мистер Саван-де-Саркофаг лежал на земле рядом с ним. – Это не я. Это…

– Самайн! – гаркнул голос во мгле. – Бог Мертвых! Я снимаю жатву как захочу!

Ссссс-вшшшш!

– Здесь все, кто умерли в этом году! И за свои прегрешения будут превращены этой ночью в зверье!

Сссссвуммммммм!

– Умоляю, – рыдал Ральф-он-же-Мумия.

Сссссттттт! Лезвие сверху донизу вспороло костюм Нибли, выбив из рук маленькую косу.

– Зверье!

И сжатая пшеница взвилась, завихряясь на ветру, души завизжали. Все умершие за последние двенадцать месяцев посыпались на землю. И, падая, касаясь земли, колосья превращались в ослов, кур, змей – сновали, кудахтали, ревели; превращались в кошек, собак и коров – гавкали, визжали, рявкали. Но все они были крошечные, маленькие, мелкие, не больше червя, не крупнее пальца на ноге, не больше отсеченного кончика носа. Сотнями и тысячами колоски возносились ввысь и опадали пауками, неспособными кричать или умолять о милосердии, а безголосые пускались наутек по головам мальчишек в траве. Сотня сороконожек пробежала по спине Ральфа. Две сотни пиявок впились в косу Нибли, и он гневно их стряхнул, в ужасе разинув рот. Повсюду падали паучки «черные вдовы» и удавчики.

– За ваши грехи! За ваши грехи! Вот вам! Вот вам! – горланил голосище в свистящем небе.

Коса сверкнула. Подкошенный ветер обрушился ослепительными молниями. Пшеница закружилась, опадали мириады колосков. Грешники посыпались градом. И, ударяясь оземь, превращались в жаб и лягушек, в чешуйчатые бородавки на ножках, в медуз, источающих зловоние на солнце.

– Я больше не буду! – взмолился Том Скелтон.

– Пощады! – добавил Генри-Хэнк.

Все это произносилось очень громко, ибо коса жутко ревела. Словно океанская волна, которая обрушивается с неба, расчищая берег и откатываясь, чтобы скосить еще немного туч. Казалось, даже тучи скороговоркой нашептывают отчаянные молитвы. Чур не я! Чур не я!

– За все ваши злодеяния! – громыхнул Самайн.

И взмахнул косой, и срезал урожай душ, которые превратились в разбегающихся, прихрамывающих, ползучих, копошащихся слепых тритонов, и отвратных постельных клопов, и тошнотворных тараканов.

– Надо же, он творит букашек.

– Давит блох!

– Топчет змей!

– Лепит тараканов!

– Разводит мух!

– Нет! Я – Самайн! Бог Осеннего Ненастья. Бог Мертвых!

Самайн топнул гигантской ступней, задавив в траве тысячу насекомых, затоптал в пыль десяток тысяч крошечных душ-тварюшек.

– Думаю, – сказал Том, – не пора ли…

– Сматывать? – не сразу предложил Ральф.

– Проголосуем?

Коса заскрежетала. Самайн загромыхал.

– Проголосуем, как же! – сказал Саван-де-Саркофаг.

Все вскочили.

– Эй, вы там! – загремел голосище над головой. – А ну, назад!

– Нет уж, премного благодарны, сэр, – сказал кто-то, остальные подхватили.

И одна нога здесь, другая – там.

– Пожалуй, – сказал Ральф, пыхтя, прыгая и обливаясь слезами. – Я всегда себя хорошо вел. Я не заслуживаю смерти.

– Гаааааа! – взревел Самайн.

Коса гильотиной отсекла верхушку дуба и снесла клен. Осенние яблочки, которых хватило бы на целый сад, высыпались в мраморный карьер, загрохотав, как дом, кишащий мальчишками.

– Вряд ли он тебя услышал, Ральф, – сказал Том.

Они залегли среди валунов и кустарников.

Коса отскочила от камней.

Самайн издал такой вопль, что на холм неподалеку обрушилась лавина.

– Ух ты! – Ральф нахмурился, съежился, прижав коленки к груди, зажмурился. – В Англии лучше не грешить.