Канун середины зимы (СИ)

Вала вытянул руку, когда в комнату с уханьем влетела пестрая сипуха. Майрон помнил, что поначалу Мелькор отнесся к подарку Сулимо едва ли не с презрением, но сипуха вела себя с таким достоинством и умом, что заставила полюбить себя.

Птица, хлопнув крыльями, уселась прямо на грудь Мелькору и почти укоризненно ухнула прямо в лицо. И бросила вале на грудь веточку ели.

Майрон был согласен с укоризненным уханьем Рамаллэ.

- Что, и ты туда же? – мрачно поинтересовался Мелькор, почесывая сову под горлом.

Майрон прищурился, внимательно глядя на Мелькора. Вала лениво вытянул ноги и пнул темно-красную подушку с золотым шитьем, сбрасывая ее на пол.

«Сейчас».

Майрон знал, что Рамаллэ не выносила запаха алкоголя и начинала предательски кричать и хлопать крыльями каждый раз, едва стоило ей учуять хоть каплю вина. И он намеревался посмотреть, как отреагирует птица сегодняшним утром.

«Раз уж ты так сомнительно грациозен и ленив».

Сипуха склонилась к лицу Мелькора, воркуя от почесываний, и тут же ожесточенно взмахнула крыльями, перепрыгнув на живот валы, встопорщила перья и пронзительно закричала.

«Прекрасно».

Майрон отложил в сторону нож и оперся на столешницу.

- Мелькор, - голосом майа можно было резать камень. - Ты что, пьян с утра?

На взгляд Майрона это переходило все границы разумного и неразумного, что он видел когда-либо. Когда Мелькор начинал заливать в себя настойки и вино за праздничными пиршествами, на это он закрывал глаза и предпочитал позаботиться о том, чтобы несносное чудовище, по крайней мере, употребило с алкоголем достаточно еды и не мешало того, чего не следовало мешать даже айнур.

Но не с утра же!

Вала лениво повернул голову, глядя на него так, словно Майрон поинтересовался, выставил ли он рядом с розовыми зигокактусами праздничные фонарики.

И молчал, покачивая в воздухе босой ногой.

- Мелькор, – еще жестче и тише произнес Майрон, не отводя взгляда. – Я с тобой разговариваю. Ты надрался до завтрака.

- И?! – безразлично пожал плечами Мелькор, пытаясь дотянуться свободной рукой до сипухи, которая теперь пятилась от него подальше, возмущенно ухая и топорща перья так, что становилась в два раза больше самой себя.

Майрон выдохнул и сложил руки на груди.

- Что «и»?

Мелькор запрокинул голову. Прикрыл глаза. Вдохнул и выдохнул.

А затем рывком сел, сгоняя с себя птицу, и вперил в Майрона настолько взбешенный и безумный взгляд, что майа стало не по себе. Майрон видел, как потемневшая радужка, как когда-то в Утумно, наполнилась едким золотым сиянием. Мелькор не говорил: он шипел, оскалив зубы.

- Можно подумать, ты не знаешь, что я напиваюсь на все праздники, которые происходят в этом благословенном краю. Это единственное, что позволяет мне пережить все эти гимны создателю, будь он проклят, и вытерпеть всеобщую радость по поводу моего падения, - из-за растрепанных волос, босых ног и не смененных ночных одежд Мелькор казался еще безумнее, чем когда, по крайней мере, выглядел подобающе статусу айну. - Я ненавижу праздники, Майрон. Я ненавижу эти подарки, я ненавижу эту показуху, я ненавижу, как они милуются друг с другом, я ненавижу, что ты лезешь в это больше всех, как будто пытаешься занять место у их ног.

Сипуха перебралась вале на плечо и ожесточенно потянула клювом длинную прядь волос. Мелькор рывком столкнул ее с себя, удостоившись обиженного уханья. Рамаллэ перелетела на кухонный стол, поближе к Майрону, стащила кусок яблока, пронзительно крикнула и улетела прочь.

«Нет, Мелькор. Не сегодня».

Майрон предполагал, что Мелькор рассчитывал его задеть, но вступать в бессмысленный спор не хотел и не мог.

Разум отчаянно искал выходы из сложившейся ситуации. До подобного состояния Мелькор не опускался еще ни в один канун зимы и уж тем более не начинал его поносить едва ли не с пеной у рта. Что-то, чего он не понимал или не видел раньше, достигло своего пика и разъедало его изнутри, как кислота разъедает самую крепкую сталь с течением времени.

«Думай».

Майрон с ледяным лицом снял с шеи фартук, аккуратно сложил его и повесил на стул. Голос майа звучал зло и тихо:

- Ты каждый год надираешься, а потом сидишь и жалеешь себя. Что тебя никто не любит. Все боятся. Но ты никогда не пробовал сделать хоть что-то.

Мелькор ошеломленно и взбешенно выдохнул, приоткрыв рот. Глаза валы все еще полыхали рыжим. Голос звучал вкрадчивым шипением:

- О, нет, Майрон. Я пробовал, знаешь ли. Каждый раз, едва выхожу из дома, вижу на их лицах это удивленное: «О, Эру, а где же здесь спрятана смертельная опасность, давайте мы ее поищем!» - Мелькор перевел дыхание после издевательского тона и с размаху хлопнул ладонями по деревянной лавке под собой. – И они находят, Майрон! – вала ткнул себе пальцем в грудь. – Я не собираюсь унижаться и вымаливать еще и у каждого квенди, чтобы он смотрел на меня без отвращения. А ты без этого заставляешь меня каждый год наряжать это сраное дерево во дворе неизвестно для кого! Так что оставь меня в покое со своим праздником и подарками!