Капер

Это судно мы заметили, когда уже смеркалось, причем вдали от берега. Четырехмачтовое, похожее высокой кормовой надстройкой на галеон. На передних двух мачтах прямые паруса, но марсель только на первом гроте. На втором гроте и бизани — латинские паруса. Они сшиты из синих и зеленых кусков, вроде бы хаотично, но уверен, что есть какая-то закономерность, непонятная европейцам. Длина судна метров сорок, ширина около девяти, осадка примерно четыре с половиной. Водоизмещение тонн восемьсот, может, больше. Одна орудийная палуба. На ней с каждого борта по двенадцать тридцатидвухфунтовых пушек, плюс несколько шестифунтовых фальконетов. Этой своей версии галеона турки дали название карамуссал. В западной части Средиземного моря она почти не встречается, поэтому и не попадалась мне раньше. Карамуссал шел со стороны дельты Нила к острову Кипру, поэтому и удалился так далеко от берега. Один шел, как догадываюсь, потому, что был уверен, что серьезных врагов на своем пути не встретит. Возле африканского берега и кипрского наверняка есть береговая охрана на больших и быстрых галерах, а в открытом море местные пираты пока не шляются.

До темноты мы не успели его догнать. Нас разделяло мили три, когда стало так темно, что добыча словно бы растворилась. Мы прошли в ту же сторону еще часа два, после чего я приказал лечь в дрейф. Будем надеяться, что капитан карамуссала тоже не рискнет идти ночью. Не думаю, что турок точно знает, сколько миль осталось до острова Кипр. Не ровен час, выкинешься в темноте на берег.

На рассвете меня разбудил вахтенный офицер Дирк ван Треслонг. Он хорошо выполняет свои обязанности, но нет в нем морской жилки. Капитан из него не получится, а толковый сухопутный командир — да. По возвращению в Роттердам сосватаю его князю Оранскому в командиры артиллерийской батареи.

— Сарацинский корабль в миле от нас. Ветра нет, лежит в дрейфе, — доложил он.

После душной каюты, так и не остывшей полностью за ночь, на палубе дышится легче. Кажется, что на открытом воздухе холоднее градусов на десять. На бронзовых деталях осели капли росы. Небо только начало светлеть.

Карамуссал левым бортом к нашему правому и на расстоянии мили полторы, если не больше. Дирк ван Треслонг так и не научился определять расстояние на море. Забывает делать поправку на скрадывание.

— Спускай на воду баркас с гребцами, потянет нас к призу, — приказываю я и поворачиваюсь к командиру морской пехоты Бадвину Шульцу: — Выдели человек десять аркебузиров на всякий случай и толкового командира, чтобы смогли отбиться, если на них нападут.

— Я сам с ними отправлюсь, — предлагает он.

— Как хочешь, — говорю я.

Баркас грузовой стрелой поднимают вверх, проносят над фальшбортом, с плеском опускают на воду. Матросы по штормтрапу спускаются в него. Двигаются медленно, сонно, хотя многие привыкли вставать в такую рань, до восхода солнца. Некоторые без доспехов или только в шлеме. Фатализм зашкаливает. Вскоре баркас перемещается к носу судна, принимает конец толстого буксирного троса, закрепляет на корме. Гребцы налегают на весла. Кажется, им не по силам сдвинуть такую громадину, как фрегат. Буксирный трос набился, как струна, а потом немного прогнулся. Значит, корабль пошел вслед за баркасом. Постепенно скорость увеличивается. Делаем не больше одного узла, но кажется, что движемся быстро.

— Подавай завтрак, — говорю я Йохану Гигенгаку, вернувшись в каюту.

Для завтрака рановато, но лучше поесть сейчас. Неизвестно, сколько времени займет захват приза. Может растянуться и до обеда.

Слуга подает холодное говяжье мясо, сыр, с которого срезан верхний, подплесневевший слой, сухари и красное вино, разбавленное водой. Хуже холодной говядины только очень холодная говядина. Я с трудом съедаю три кусочка мяса и большой кусок сыра, осушив два бокала разведенного вина. Оно словно взрывается в животе и нагревает мое тело изнутри, отчего меньше чувствую жару и духоту в каюте. Мне не хочется вставать из-за стола, но слышу грохот вражеского фальконета. Наверное, стреляют по баркасу. От страха, видимо, потому что попасть с дистанции около мили теоретически можно, а вот практически даже по такой большой цели, как фрегат, мажут. Да и толку от ядра на излете будет не много.

— Давай кирасу, — говорю я слуге.

Йохан Гигенгак подает кирасу и шлем, а потом портупею с саблей и кинжалом. Когда он помогает мне приготовиться к бою, у меня создается впечатление, что слуга — единственный человек на корабле, которому я нужен живой и здоровый. При этом понимаю, что в случае гибели помнить меня будут не дольше месяца. Йохан Гигенгак сразу осядет на берегу и начнет посылать в море других. Недавно он спрашивал у меня, сколько стоит небольшая каравелла? Скорее всего, купит ее вскладчину с братом и еще кем-нибудь, но все равно будет числиться судовладельцем и вести себя соответственно. Уж он-то припомнит подчиненным годы своей службы слугой. В будущем у меня была теория, что, если выпускник мореходки проработает матросом больше года, хороший капитан из него не получится. Он станет матросом с лычками.