Капетинги. История династии (987–1328)

Любитель священной истории, Капетинг приложил усилия и к тому, чтобы были письменно зафиксированы деяния его предков. Именно по его просьбе монах Примат, бенедиктинец из Сен-Дени, в 1260-е гг. начал составлять «Большие французские хроники». Закончив труд только в 1275 г., он преподнес его Филиппу III Смелому. Если к этому ряду доводов добавить, что Людовик Святой поощрял политические размышления в виде «Зерцал», адресованных государям, и настолько любил музыку и религиозное пение, что во время переездов возил за собой певческую капеллу, придется признать, что его культурная роль имела реальную значимость.

Но вполне допустимо утверждать и обратное, приведя много других аргументов, исключающих возможность признания Людовика IX меценатом. Непохоже, чтобы в его мотивах можно было разделить благочестие и меценатские чувства. Ведь последние предполагают роскошество, кичливость, бескорыстие, любовь к красоте самой по себе — все, что было немыслимо для существа, если и совершавшего сумасбродства, то лишь во имя религии. Покупка реликвий Страстей больше напоминает жертвоприношение, болезненную операцию над ресурсами королевства, чем сознательную попытку повысить свой престиж, хоть бы и за счет демонстрации сакрального характера династии[238].

Следует также отметить, что трудно говорить о «стиле Людовика Святого», несмотря на все усилия Роберта Бреннера. Вкусы короля известны очень плохо, и едва ли возможно принять на веру одно позднее свидетельство, приписывающее ему роль первого плана в разработке архитектурных проектов. Дать определение, каким мог быть придворный стиль, характерный для этого царствования, нелегко, пусть даже искусство той эпохи отличается изяществом, легкостью и стройностью, которые соблазнительно соотнести с изысканным силуэтом самого монарха. Но такое соотнесение — не более чем яркая метафора, и мы должны удовлетвориться тем, что вслед за Жаком Ле Гоффом укажем на «эстетическую и нравственную взаимосвязь»[239] личности Людовика Святого и художественных произведений его времени.

Друг Робера де Сорбона и Винцента из Бове не общался с великими умами своего времени. Утверждение, будто он принимал у себя за столом Фому Аквинского, — всего лишь легенда. Он довольствовался тем, что слушал проповеди святого Бонавентуры. В общем, он воспринял некоторые отголоски богословского образования, какое давали в первом университете христианского мира, но непохоже, чтобы он дебатировал с великими учителями теологии. Как представляется, его способности к полемике были крайне ограниченными. Это подтверждают и его отказ вступать в диалог с исламом и иудаизмом, и его явное пристрастие к скорым решениям. Эта «рыцарская» резкость контрастирует с демонстративным пониманием, какое проявлял Альфонс X Кастильский, вскормленный мусульманской и иудейской ученостью, окруженный переводчиками, способными переходить с арабского на латынь, а с нее — на кастильский. Людовику IX крайне недоставало духовной открытости. Он не унаследовал вкуса предков к куртуазной лирике и никогда не желал петь ничего иного, кроме антифонов в честь Богоматери, обращая внимание лишь на самый бестелесный аспект любовной лирики. По всем этим причинам Людовику Святому нет места в галерее меценатов. Он скорей относится к традиционной категории основателей-дарителей. Тем не менее принесенные им жертвы позволили исключительным архитекторам, витражистам и миниатюристам полностью раскрыть свои таланты и придать его царствованию яркий блеск. Всем областям искусства этого времени, в частности архитектуре, скульптуре и миниатюре, присущи общие черты. Их стройность, радость и хрупкость выражают слегка нематериальное понимание прекрасного. Такая идеальная красота — это красота человека и мира до грехопадения или же после Искупления. Этому лучистому и гармоничному миру неведомы следы наслаждения или клеймо греха.

Глава III Филипп III Смелый (1270–1285): бесцветный наследник Людовика Святого ( Эрве Мартен )