Капитал (сборник)

Серёга добрый. Добрее всех, кого я видел и знал в жизни. Его доброта не христианская, а первохристианская, евангельская. Он отдаёт всё (деньги, пищу), что приходит ему в руки. Кроме, конечно, оружия и ещё иконы Богородицы, унаследованной от средневекового родственника.

То, что он замучил спрашивать, кого и когда убивать, не в счёт. А хотя нет. Каждый раз он объявляет войну злу. Недостаток его воинственности лишь в том, что за идеями всегда стоит корысть, извлечение больших денег. Обычные, просто деньги он отдаёт и тратит на других, зато большие деньги нужны ему одному. Чтобы влюбиться. Он уверен, что появятся большие деньги – появится любовь. Без них – никак.

Поэтому, когда мы курим, в городе икается всем богатым жуликам и бандитам.

– Что ты молчишь-то? – грубит он, держа в одной руке зажжённую, а в другой незажженную сигарету. – Это я, как с неба рухнул, пришёл из армии, никого, ничего не знаю, а ты в курсе, кто, на чём разжился. С твоей стороны – информация, знания, как замести следы, а с моей – тактика по нападению и ведению боя.

Я смотрю на него и боюсь. Что произойдёт с его психикой на следующий день, как появится у него женщина? Или на следующий день после того, как она его бросит.

Внезапно он громко выдаёт мне в лицо:

– Мне кажется, я никогда не найду себе жену! Мне проще взять Измаил, чем заговорить с женщиной.

После мгновения слабости Серёга снова возвращается к благородным планам:

– Хочешь, убивать не будем?! Берём богатого жулика, увозим в лес, пытаем часик-два, и он даёт нам деньги. Это стартовый капитал…

Что в Серёге, действительно плохо, это то, что он не балабол. Зовёт куда-то – не спеши соглашаться. Единственная загадка в нём для меня, почему он, зная в себе силу и смелость взяться за оружие, не берётся, а зовёт кого-то с собой? Если б его дуростью обладал я, то никого бы звать не стал.

Ясно, что он не герой-одиночка, но и не подходит ему поговорка: за компанию и жид повесится. Он, дурак (а он дурак), верит в святое братство. Его воспитали школьная пионерия и армейский коллектив.

2.

После Серёги иду к Вадику! Ставлю знак восклицания, дабы больше не отвлекаться на Серёгу. Они слишком разные, хотя если между ними поставить меня, как связующее звено, то цепь идеально замкнётся и две крайности станут равнозначными.

Вадик живёт недалеко от Серёги, поэтому мне удобно и закономерно к нему заходить.

Открывается дверь и с порога меня встречают громадные глаза, громадные уши, нос и чеширский рот. Они висят на огромной высоте. Это Вадик.

Части лица именно висят оттого, что Вадик сутулый. Какого бы он был роста, насколько бы выше был того же Серёги, если б он расправил плечи, представлять нет охоты. Вадик и так ужасен.

Он, как обычно, в трусах и оскорбительно для человеческого достоинства тощ. Он мне очень рад, а я не скрываю, что в свою очередь рад ему. Мне не достаёт опыта угадать, под чем он сегодня, под каким опиатом. Впрочем, без разницы. Он всегда теперь хороший.

Я знаком с Вадиком давно, и намного раньше, чем пошёл служить в милицию, осуществил с его участием оперативное внедрение, когда и знать не знал, что это такое.

Я считал себя фашистом. Из красного оргстекла выпилил лобзиком здоровую, как на Кремль, свастику и повесил её себе вместе с крестиком. К слову, в это же время фашиствующий Баян носил настоящую немецкую медаль. Он отцепил её от планшетки и повесил на ленточку. Издалека Баян, когда ходил с медалью, был похож на призёра спортивных состязаний. В остальном он спортсменом не был, так как имел совершенно неспортивный аппетит.

Уж начал я говорить про нацистскую атрибутику, то доскажу: у Кабана имелась немецкая каска (эко невидаль, но всё же); у Кеда – шинель (правда, на ней долго жила моль с аппетитом Баяна); Зуб счастливо владел бляшкой от ремня; Генрих – губной гармошкой и чайной ложкой; Тол не имел ничего, но говорил, что знает, где взять флаг. Словом, захоти мы собрать кому-то одному, как говорится, с миру по нитке, то получился бы модный жених. И, видите сами, моя стеклянная свастика была самым скромным предметом нацистской бижутерии. Зато я мог показать всем Вадика.

Я его встретил в тренажерном зале. Он силился сделать из своего двухметрового организма что-то более-менее человекоподобное. Заглянув в его выразительное лицо, я сделал скорый вывод о том, что ни одного арийца в его роду не было со времён потопа. Насколько же я был ошеломлён, поговорив с ним и выяснив, что Вадик – истинный славянин да ещё сибиряк! Практически земляк Василия Шукшина, родом из Бийска.

Не успел я пожалеть о том, что белокурые бестии не всегда белокурые, как возликовал. Минуты разговора с Вадиком мне хватило для того, чтобы понять: анекдоты про евреев сочиняются не про евреев, а про Вадика. Его страсть к богатству была больше его ушей, носа и роста вместе взятых.

С того дня я начал его обработку. Он ничего не знал про евреев, а я, как мне казалось, изучил их до печёнок. Услышав от меня, что евреи владеют всеми финансами мира, Вадик, не задумываясь, изъявил готовность стать таким же, то есть не как я, знающим, а – владеющим.