Капитал (сборник)

Вышел от Вадика, и начало отпускать, а я, если отпускает, я тогда дрожу, и хлещут мысли. Значит, сейчас буду вспоминать её.

– Стой! – зовут меня сзади и в лопатку мне попадает камень. Неприятно! Я оборачиваюсь. Идёт парень. Смело идёт. Правая рука в кармане куртки.

– Что случилось? – спрашиваю я с любовью, будто привык, что меня окликают только камнями.

Парень теряется, и правая рука у него вздрагивает.

Он встаёт передо мной интимно близко и дышит незакушенной водкой.

– Ты из этого дома? – кивает он на дом Вадика.

– Нет, я вообще со Чкаловского, – как другу, объясняю я.

– Врёшь! – теряется он во второй раз.

Нетрудно догадаться, что парня выставила за дверь подруга или друг подруги, и он придумал прикончить первого, кого встретит из жильцов несправедливого дома.

– Что случилось-то? – спрашиваю я парня. – Чем помочь, может?

– Да ни хера не случилось! – орёт парень и брызжет мне в лицо водочной слюной.

Дальше он орёт, срываясь на утробный хрип, обзывается. В глазах у него скапливаются слёзы. Он не ожидал встретить того, кто вдруг, бац, друг и брат. Сердце его часто-часто отстукивает азбукой Морзе «н-е-у-б-и-й-н-е-у-б-и-й».

Я не расслабляюсь, смотрю ему в глаза и переживаю о том, чтобы его пьяная рука не оказалась быстрей его взгляда. И тут он совершает роковую ошибку. Как говорится, перемудрил. Перед тем как ударить, он, чтобы твёрже встать, переступает ногой.

Я не мудрю и детской подсечкой роняю парня на землю. Падая, он неуклюже вынимает из кармана отвёртку. Ну не свин ли?! Это ж хуже ножа! От неё ж не заживает.

– Смотри сюда! Смотри сюда! – бешено рыдает он, имея в виду своё оружие.

Я аккуратно левой рукой беру его кулак, поворачиваю вопреки анатомии, и отвёртка – моя. Остаётся одно. Бить. Бью. Не отвёрткой, кулаком. По лицу, по вискам, по затылку, по всему, чем он повернётся подо мной. Спешу. У таких железа может быть припасено, как у ниндзя.

Чувствую, кулак развалился надвое. Моя постоянная проблема, повреждённые связки между култышками. Не важно, бью, пока парень не выключается. На всё про всё ушли секунды. Распрямляюсь и подальше выкидываю отвёртку. За парня не беспокоюсь, человек живуч.

Ухожу. Рука наливается тяжёлой килограммовой болью. Да сколько ж можно-то! Я родился добывать себе и другим счастья, а несу один вред. Добрый я!

Придётся экстренно зайти ещё в одно место. К цыганке Любе. Здесь рядом.

– Ай, милый мой! – заливается мне с порога Люба.

Я, как к себе, вхожу к ней в дом и обнимаю её. Люблю я Любу, а она меня ещё больше. Я для неё дороже сыновей, которые бандиты и умалишенные. Вообще у цыган, если не знаете, очень распространены душевные болезни. Не в каждой ли семье.

Прикладываем к кулаку мороженое сало. Потом Люба торопится, ищет бинт.

– Какой ты хороший, что пришёл! Ай, какой хороший!

– Погадай мне, наконец! – прошу её. – Два года тебя прошу.

Она хлопает глазами и неподвижной улыбкой тихо отвечает:

– Нельзя. Грех. Я только на себя гадаю.

Грех! Слышали? В жизни Любы одиннадцать судимостей, в том числе по тяжким статьям. При всяком удобном и неудобном случае она шарит у меня по карманам. Пьёт вино и курит, конечно. Видимо, о грехе она знает что-то, чего не знаю я. Знает какую-то древнюю тайну, которая неведома другим народам. Лишь цыганам.

– Погадай…

– Уговорил! – усмехается она и игриво жмурится, чтобы спрятать в глазах злость.

Чёрными крепкими пальцами она раскладывает на столе целиком всю колоду и читает, как из газеты:

– Женщина чужая о тебе думает…

Я сжимаю ножку стола больной рукой, но думаю, столу больнее.

– Живёт она с одним, спит с другим, а любит тебя… Так?

Я киваю Любе и бурно краснею.

– А как тебе хочется? – спрашивает она и скалит чёрные зубы.

– Ты гадай-гадай, – сержусь я, пряча глаза.

Люба снова смотрит в карты и надолго замолкает.

– Что там?

Она молчит.

– Давай водочки выпьем! – неожиданно предлагает Люба.

– Выпьем, – быстро соглашаюсь я, понимая, что иначе Любу разговорить не получится. – Но у меня денег нет.

– Да ладно! – отмахивается она и убегает в магазин.

Дожил. Я не говорил, Люба мой бывший секретный агент. Сколько мы с ней пересажали цыганья, торгующего наркотой!.. Ведь она ещё и редкий экстремист, цыганка, ненавидящая других цыган. Только не было ещё такого, что б поил её не я, а она меня. Край!

Через час дым коромыслом. Мы уже признались друг другу в материнской – дробь – сыновней любви, она уже несколько раз обляпала слезами мою щёку, а ни один из нас ещё не пьяный. Я слежу за ней, она – за мной. Я жду, когда она расскажет, что выпало на картах, она – ждёт, чтобы я забыл. Наивно льёт через края.

– Ты ведь один… Один мне помогал на зоне! Без тебя бы… Дай бог тебе… – ревёт она в голос, а глаза, ведьма, прячет.

– Люба! Говори, что нагадала! – громко и трезво перебиваю её.

Она выпрямляет осанку, поводит плечами, будто хочет станцевать, и говорит:

– Всё, умрёшь скоро.

4.

Открываю глаза и вижу. Любину квартиру. Утро. Лежу на полу, подо мной расстелено. Спал – не спал, не ясно, но куда-то девалась целая ночь. Надо вспомнить.